.
«В ранние часы утра, – сообщал затем Фелтем, – из камеры, где содержался взрослый арестант, послышался странный шум. Отправившись туда, констебль обнаружил, что узник повесился на собственном платке. Платок обрезали, повешенного сняли и привели в чувство, хотя с немалыми трудностями»[149].
Попытка самоубийства не помогла остановить неизбежное. В понедельник в полдень инспектор Фелтем препроводил Гринакра и Гейл в Марилебонское присутствие на Парадайз-стрит, где они предстали перед судьями. Улицу запрудила толпа из примерно 5000 человек: зеваки жаждали хоть одним глазком взглянуть на обвиняемых. «Гринакр – человек лет пятидесяти, среднего роста, довольно плотного сложения, – сообщала The Evening Standard. – Он закутан в коричневое пальто и озирается по сторонам; лицо его не выдает особых чувств». После попытки повеситься он «явно пребывает в весьма ослабленном состоянии». Гейл неотлучно находилась рядом с Гринакром, держа на руках свою четырехлетнюю девочку. «Казалось, ее не слишком заботит то положение, в которое она попала, – отмечала газета. – Публика отнеслась к ней с таким же – а то и более острым – вниманием и интересом, что и к другому арестанту»[150].
Предварительное судебное следствие прошло для Гринакра не очень-то благоприятно.
– Когда я ухаживал за миссис Браун, она мне сказала, что у нее капитал в 300–400 фунтов, – показал Гринакр. – А я ей сказал, что у меня собственность на такую же сумму, хоть на самом деле это и не так. Получается, мы оба друг друга обманывали.
Он заявил, что Ханна явилась в его съемное жилище в канун Рождества, напилась рома и призналась, что наврала насчет своего богатства. В припадке ярости Гринакр пнул стул, на котором Ханна сидела, и опрокинул ее вместе со стулом назад.
– Она очень сильно стукнулась головой о деревяшку, лежавшую сзади, я эту штуку использовал для работы, – продолжал Гринакр. – Это меня очень встревожило. Я ее взял за руку и поднял. И поразился, когда увидел, что она испустила дух.
Опасаясь, как бы его не обвинили в убийстве, он решил не звать на помощь, а вместо этого «избавиться от тела в каком-нибудь самом что ни на есть публичном месте, сочтя, что это будет самый надежный и разумный план»[151].
Рассказ Гринакра вызвал в зале суда большое возбуждение. «При этих словах, – вспоминал один из зрителей, – трепет ужаса пробежал по залу, и тишины удалось добиться не сразу»