Олкэй не стал подниматься, опасаясь, что тревоги, живущие в её душе, снова пробудятся и не дадут ей как следует отдохнуть. Он касался её, ощущая под пальцами нежность алебастровой кожи, и наслаждался так неожиданно возникшей непередаваемой близостью с малознакомым, по сути, человеком.
В академии ему бы и в голову не пришло коснуться кого-нибудь. Напротив, он старательно держался от всех в стороне, не позволяя никому пересекать черту обычной вежливости. Если бы в то время ктото сказал, что его сердце способно испытывать подобные чувства, он бы рассмеялся глупцу в лицо.
Олкэйю неожиданно вспомнилось, как деду удалось уговорить его отправиться с ним…
Он стоял на плоском выступе высокой скалы с бушующим у её подножия океаном. Ему стало невыносимо метаться по мирам. Вместо облегчения, они лишь ещё сильнее распаляли ноющую в груди невидимую гигантскую рану. Иногда ему казалось, что там и не рана вовсе, а бездонная дыра.
За спиной всколыхнулся воздух и наполнился искрящимся напряжением. Олкэй мысленно усмехнулся. Неужели этому старику не надоело таскаться за ним и постоянно уговаривать? Может всё-таки проявить уважение к его упорству и дать возможность высказаться, а потом уже найти возможность покончить с этим бессмысленным существованием?
– Что, опять пришёл поговорить? – нарушил он своё молчание и, не дав собеседнику произнести хоть слово, добавил: – Хорошо, я выслушаю тебя.
– Как я рад, что ты наконец решил проявить благоразумие, – радостно улыбнулся старик и торопливо продолжил, будто опасаясь, что он передумает. – Как я уже говорил, я твой дед, и пришёл, чтобы вернуть тебя на родину. – Олкэй сложил руки на груди, равнодушно внимая его словам. – Знаю, тебя сейчас снедают различные чувства и эмоции, причина этого в том, что твой исконный мир призывает тебя.
– Что-то я очень сомневаюсь в этом, – покачал он головой. – То, что я переживаю сейчас… Оно глубже и выше, чем зов любой вселенной.
Старик неожиданно замолчал. Олкэй обернулся к нему и безучастно заглянул в его задумчивое лицо.
– А если я скажу, что сумею исцелить твою боль? – внезапно произнёс он. – Панацея от твоего состояние мне известна, и даю слово, что добуду её, чего бы мне это ни стоило.
– И с чего я должен поверить тебе? – его губы искривились в презрительной усмешке.