– Почему ты живёшь в отеле, а не ездишь домой? – спросила Снежная Королева, разглядывая абстрактную картину, повешенную на потолке. Это была её спальня, её потолок и её картина, и она видела их каждый день, но всё равно любила снова и снова отслеживать тонкий запутанный цветной узор полотна. – Ты же можешь позволить себе скоростные путешествия. Сколько бы у тебя уходило времени? Минут пятнадцать-двадцать.
– Примерно двенадцать с половиной, – вежливо ответил Кай, протягивая ей бокал с вином. – Некоторые ездят, другие живут в отелях. И что с того?
Они выпили уже две бутылки красного, и, кажется, кто-то из них всё-таки подмешал что-то в вино. Может, и она, Снежная Королева не помнила этого. Узор на картине, сначала слегка поддёргивающийся, теперь оживал перед её глазами, закручивался, шипел, как змея. Это был агрессивный узор, если бы он мог, то вырвался бы за пределы рамы и набросился на хозяйку и её любовника. Снежная Королева улыбнулась картине, и злое шипение стало громче.
Переведя взгляд на Кая, женщина сказала:
– Сейчас ты для меня – как в тумане. Может быть, это ретушь?
– Ретушь? – ухмыльнулся Кай, скрывая неуверенность. Любое слово Снежной Королевы вызывало в нём параноидальную подозрительность, и всё время ему казалось, что она говорит не то, что думает, или намекает, или, чего доброго, издевается. И Кай искал в её словах двойной и тройной смысл, представлял их написанными, чтобы читать между строк, осторожничал и чувствовал себя неуверенно. Она заставляла его мысленно балансировать на краю пропасти, и это было острое ощущение, доставляющее особый вид удовольствия.
– Да, – Снежная Королева закрыла глаза, потому что комната стала кружиться вокруг неё. – Моё сознание накладывает на мир ретушь…
Кай не ответил. Что-то закололо в затылке; он вспомнил Герду, ни с того ни с сего представил, как жена сейчас ложится спать. Но этот образ принёс единственную мысль: что Герда из тех людей, о которых можно легко забыть.
***
Сейчас
Глотая воду из-под крана, художник старался концентрироваться на ощущении холода, текущем внутри тела вместе с водой. Только бы несколько минут не думать о картинах. Его состояние уже не походило на приступ вдохновения, вовсе нет. Это было безумие. Он чувствовал себя сумасшедшим; каждую секунду жизни думал только об образах, роящихся в голове, и смотрел на мир через цветное стекло этих образов. И временами у него отключался слух, и в абсолютной тишине художник брал кисть и видел, как его дрожащая рука цепляется за кисть, как за единственно надёжную опору.