А если… если посмотреть на это с другой, совершенно неожиданной стороны? Ведь все великие свершения человечества, все его прорывы в неизведанное начинались именно так – с безумной, на первый взгляд, мечты, с идеи, которая поначалу казалась чистым абсурдом, ересью, святотатством. Сначала – дерзкая, почти кощунственная мечта, бросающая вызов законам природы и здравому смыслу. Затем – неразрешимая, как казалось, задача, требующая титанических усилий ума, воли и духа. И лишь потом, после долгих лет упорного, самоотверженного труда, озарений и разочарований, – реальность, новая реальность, служащая людям и меняющая мир.
От этих мыслей у Салиха словно выросли за спиной могучие крылья. Он ощутил невероятный, пьянящий прилив сил, такой, какого не испытывал уже много лет. Он почувствовал себя не просто композитором, не просто скромным ремесленником от музыки, а… Демиургом! Творцом, которому по силам не просто отражать мир в звуках, но изменять его, пересоздавать заново, вдыхать в него новую, чистую, гармоничную душу. Да, это будет его ответ! Его вызов! Его оружие против тьмы. Его последняя и самая главная симфония – Симфония Надежды.
2
Они поженились по любви. И пусть временами бури негодования сотрясали их маленький мир, Нафиса не была дурным человеком. В их скромной квартире всегда царил почти стерильный порядок, а на столе, словно по волшебству, появлялись простые, но неизменно вкусные блюда. Она не терзала требованиями норковых манто, бриллиантовых россыпей или последних моделей инфопланшетов, как жены некоторых его более удачливых коллег; Нафиса умела довольствоваться тем, что было, находя тихую прелесть в малом. А вспышки гнева, когда она обрушивала на Салиха лавину упреков, случались не так уж часто – лишь когда чаша терпения, наполнявшаяся годами молчаливых обид и несбывшихся надежд, переполнялась через край. И даже эти горькие моменты, как ни странно, оставляли в душе композитора не только шрамы, но и какой-то неясный, мерцающий свет, словно толкая его к неожиданным прозрениям, к новым творческим высотам, рожденным из боли и сострадания.
Слова, вырвавшиеся из ее души в пылу ссоры, были безжалостно искренни. Да, его мелодии нравились людям, находили отклик в сердцах, но никто не спешил продвигать Салиха, осыпать званиями и регалиями. Артисты, собиравшие полные залы и купавшиеся в лучах славы, платили за его гениальные аранжировки и пронзительные композиции сущие гроши, достаточные лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Радиостанции и голографические каналы отчисляли ему такие мизерные проценты, что их едва хватало на оплату коммунальных счетов. Сам Салих, погруженный в свои звуковые вселенные, возможно, и не замечал всей глубины их финансовой пропасти, но Нафиса, его верная спутница, связанная с ним узами земной, бытовой жизни, видела все. И все понимала. Но истинным, незаживающим средоточием ее боли, ее вечной тревогой был их сын, Азамат.