Я наблюдал за всем этим с высоты – из своего временного кабинета, оборудованного в бывшей диспетчерской башне, откуда открывался вид на большую часть территории. Стекло было тонированным, меня никто не видел. Я был кукловодом, смотрящим на свой первый, пробный спектакль. Мой бог-комплекс разрастался с каждой минутой, с каждым новым стоном удовольствия или криком ужаса, доносившимся снизу. Это работало. Моя машина по производству греха и забвения начала свой первый цикл.
Вик Холлоуэй тоже был там. Я приказал ему просто ходить, смотреть, слушать. Впитывать. Я видел его бледное, помятое лицо в толпе. Он выглядел как человек, попавший на пир во время чумы и не знающий, ужасаться ему или присоединяться к общему веселью. В его руке был блокнот, но я сомневался, что он что-то записывал. Скорее, просто судорожно в него вцепился, как утопающий в соломинку. Он был моим первым лабораторным кроликом, и я с интересом ждал результатов вскрытия его души.
Вечеринка набирала обороты. Уровень декаданса повышался прямо пропорционально количеству выпитого и употребленного. Я видел, как один известный сенатор, ярый борец за семейные ценности на публике, лакает шампанское с голого живота какой-то девицы в «Храме Забвения». Видел, как известная галеристка, ценительница «высокого искусства», с первобытным рыком крушит манекен своего бывшего мужа в «Комнате Гнева». Видел, как люди теряют свои маски, свои социальные роли, свои последние остатки человечности, превращаясь в первобытных существ, жаждущих только одного – забвения. И еще. И еще.
Лилит была везде. То она, словно фурия, дирижировала светом и музыкой в «Храме». То, подобно древней жрице, проводила какой-то непонятный ритуал у «Озера Нарцисса», окруженная своими самыми преданными адептами. Она была воплощением этого места – опасная, соблазнительная, непонятная и оттого еще более притягательная.
Это было только начало. Пробный шар. Но шар, который снес все кегли. Я смотрел на свой Карнавал, на своих первых гостей, и на моем лице играла та самая улыбка, которая появилась в ночь выигрыша. Улыбка создателя, который только что понял, что его творение получилось именно таким, каким он его задумал. Чудовищным. И великолепным.
И где-то глубоко внутри, там, где раньше сидел комок из невысказанных «да пошли вы все», теперь росло новое чувство. Чувство правильности. Чувство власти. И легкое, едва заметное предвкушение того, что настоящий размах еще впереди.