Хроника перед ним раскрылась на годе 472-м Ледяного Согласия – королевства, которое он когда-то зачеркнул одним росчерком. По всем правилам от него должны были остаться лишь пустые поля, память без контуров. А сейчас слова проступали снова. Тусклые, но упрямые, они вытягивались из бумаги, как корни из сухой земли, и одна за другой складывались в строчку, которую невозможно было не заметить:
…зерно восстанет там, где был пепел. Кераст помнит своё семя.
Хранитель повернул голову, будто за стеной кто-то шепнул его имя. Комната была пуста. Однако в углу стоял зыбкий силуэт – пятно тени на полу, где тени быть не могло: солнце ещё не поднялось.
Он зажмурился, досчитал до трёх, открыл глаза. Тени не было. Зато на странице вместо прежней фразы уже ползла новая:
Один удар, одна взмахнувшая перо рука – и тысяча огней погаснет. Но мы тлеем под пеплом.
Ему захотелось закрыть книгу, но пальцы не слушались. Их сводило, будто в кости вживили крохотные крючки, тянущие ладони обратно к бумаге. Он почувствовал, как на лбу выступил холодный пот – не тот, что приходит при страхе, а тот, который выползает из глубин, когда реальность трескается по швам и наружу вываливается нечто древнее.
Внезапно буквы словно заметили, что за ними наблюдают. Они затряслись, дрогнули, и стали стекать вниз, как сажа по мокрому стеклу. Слова рвались, шлёпались на нижние поля, разбрызгиваясь кляксами. Хроника жалобно застонала – скрипнули корешки, будто в ней стянули нервы слишком тугой струной.
Хранитель хлопнул книгу – и тут же отдёрнул руки: пергамент был горяч, как камень, нагретый полуденным солнцем, хотя в башне стоял рассветный холод. Кожа на его ладонях запеклась, оставив тонкие красные полосы. Он глянул на пальцы – и заметил, что шрамы выстраиваются в неясные знаки, как если бы невидимый писец решил использовать шрамы вместо чернил.