Тук. Тук. Тук.
Этот звук. Он всегда возвращал ее туда. В прошлое, которое было хуже любого ночного кошмара, потому что оно было реальным.
Солнце тогда еще не разучилось светить по-настоящему, а не скупо цедить свой свет сквозь пелену вечной хмари. У нее был дом, залитый этим солнцем. И смех. Смех ее детей – Лизы и маленького Эмиля. Лиза, с ее золотистыми косичками, вечно задающая тысячу «почему». Эмиль, трехлетний карапуз, только-только научившийся ковылять и с серьезным видом исследовавший мир на прочность.
А потом пришла Болезнь. Сначала это был просто кашель. Сухой, надсадный. Врачи разводили руками, бормотали что-то про «нетипичную пневмонию». Арис, блестящий вирусолог, сама бросилась на поиски лекарства, днюя и ночуя в лаборатории, пока ее муж, Алекс, пытался сохранить остатки рушащегося мира дома.
Она помнила лихорадочный блеск в глазах Лизы, когда та уже не могла встать. Помнила, как крошечное тельце Эмиля горело в ее руках. Она создала сыворотку. Экспериментальную, рискованную. В отчаянии она ввела ее сначала Лизе, потом Эмилю.
На мгновение ей показалось – чудо. Температура спала. Дети открыли глаза.
Но это были не их глаза.
В них не было света, не было узнавания. Только голод. Животный, всепоглощающий. И этот звук… этот скрежещущий, утробный вой, который теперь стал колыбельной этого нового, проклятого мира. Алекс… он пытался ее остановить, пытался защитить детей от нее, а ее – от них. Она помнила крик. Свой? Его? Это уже не имело значения.
Когда туман безумия и горя рассеялся, она была одна. В разрушенной лаборатории. А вокруг нее были… они. Ее первые «дети праха».
Тук. Тук.
Арис моргнула, возвращаясь в настоящее. «Объект Семь» все так же бился о стекло.
«Да, Тими, – сказала она, ее голос был ровным, почти бесцветным. – Мама здесь. Мама все исправит».
Она отошла от камеры и направилась к рабочему столу, заваленному колбами с разноцветными жидкостями, диаграммами неизвестных соединений и стопками распечаток генетических кодов. На стене висел огромный экран, где медленно вращалась трехмерная модель сложной белковой структуры.
Исправить. Это стало ее мантрой, ее оправданием, ее крестом. Мир считал ее монстром, порождением ада. Пусть. Они не понимали. Она не создавала смерть. Она пыталась ее победить. И продолжает пытаться. Даже если для этого придется перекроить само понятие жизни. Даже если ее детьми станут те, кто вышел из праха и отчаяния.