Сейчас ты, скажем так, свободен…
Руди Прохаска уже осенью 1939 года за счет фирмы «Урания» заказал для молодого Симоновича брюки и пиджак. Кроил их лупоглазый Красин, лучший портной города. Вышеупомянутый Красин, когда Прохаска показал ему фотографию элегантно одетого кинобилетера во французском журнале Tout-Cinéma, выкатил глаза еще больше. И сказал:
– Нет проблем, господин Руди. Будет точно так, как здесь, вот только в покрое разберусь!
После чего некоторое время так страшно хлопал глазами, что было страшно, сможет ли он когда-нибудь остановиться, однако, оценив профессиональным взглядом, что необходимо для пошива, в журнал он больше не заглядывал. Костюм получился точно таким, как на иллюстрации. Включая красные нашивки на рукавах и брючные лампасы. Плюс к этому – плащ-накидка с медными пуговицами! Плюс к плюсу – фуражка, отделанная золотым шнуром!
Портного Красина расстреляли немцы в октябре 1941 года. Рядом с кралевской железнодорожной станцией за несколько дней было уничтожено около двух тысяч человек. Даже тогда, на месте казни, Красин до последнего момента, пока не раздалась команда стрелять, рассматривал форму построенных солдат. И только шире раскрывал и без того огромные глаза: какой великолепный покрой, какое гармоничное единство! Ему было просто жалко, что он не может выйти вперед и подойти к ним ближе, чтобы разобраться, как заделана кромка.
Потом, вскоре после национализации кинотеатра, Симоновичу велели униформу больше не носить – какая-то она салонная, как на манекене, с буржуазным душком. Беседу с ним проводил некий Щурик, кадровик, не то гражданский, не то военный. Такое прозвище ему дали потому, что он невероятно много курил и из-за вечно окружающего его облака дыма всегда щурил глаза. Однако, не дай бог, чтобы Щурик предложил тебе воспользоваться его портсигаром и зажигалкой, это означало: конец, выкуривай последнюю – и на расстрел.
Итак, Щурик сначала молча выдымил две сигареты. Он давал огоньку добраться до самых его губ, создавая у «собеседников» впечатление о себе как о человеке, который ни перед чем не остановится, пока до самого конца не сделает то, что и собирался сделать. На Симоновича, который все это время стоял перед его столом по стойке «смирно», он, считай, и не глянул. Симонович же испуганно разглядывал кабинет, насколько дым позволял это сделать. Видно было немногое: пепельница с монограммой «ОЮ», наполненная окурками и пеплом… зловещий портсигар и бензиновая зажигалка… пишущая машинка и револьвер, вроде бы на предохранителе… портреты Тито и Сталина, улыбающиеся, первый загадочно, второй по-отечески… Потом из облака дыма прозвучало: