) и над фото было написано: «Дети с улицы Космонавтов играют в космонавтов». Оказалось, что этот мужчина был из газеты – не местной внуковской, а что-то типа «Вечерней Москвы»
[3]. Вот так я попал в городские хроники.
Увлечение космонавтикой у нас было в основном до школы, максимум года до 68-го. Мы сами много играли в космонавтов, рисовали ракеты и даже строили их из снега. Причем не так, как лепят снеговиков, а делали из ящиков каркас, в который можно было залезть, а сверху облепляли его снегом, и так получалась настоящая ракета. А если снова забегать вперед, то отмечу, что после института я работал в НИИ, который занимался именно космонавтикой, так что кое-какие связи с ней так или иначе остались и в дальнейшем.
Осенью 1965 года я пошел в первый класс. Во Внукове было две школы – тринадцатая и сорок первая, которую в том году только открыли, и мы стали первым даже еще не выпуском, а только «запуском» для этой школы. Не могу сказать, что мне очень понравилось учиться, но все предметы, которые на тот момент у нас были,– арифметика, письмо, чтение, труд, чистописание,– давались мне легко (за исключением, наверное, только чистописания). В целом учиться оказалось даже интересно – конечно, это еще зависело и от учителя. Моя первая учительница Нина Алексеевна Назарова увидела во мне и еще в одном ученике большие способности к арифметике и после нескольких уроков выдала нам учебники для второго класса. Дальше мы занимались именно по ним. То есть шел обычный урок, только все решали одни примеры, а она подходила к нам и говорила: «А вы вот это решаете», – и давала нам задание из учебника для второго класса. Мы были очень горды и чувствовали себя неимоверно крутыми, потому что все смотрели на нас с завистью и уважением. Но за это, опять же, спасибо маме, потому что она очень много занималась со мной перед школой, и если бы я ходил в детский сад вместо этих домашних занятий, то вряд ли бы достиг таких успехов.
Таким образом, первые три года начальной школы мне очень нравилось ходить на уроки, пока у нас была эта учительница. Мне кажется, я был у нее в любимчиках, потому что после родительских собраний мама говорила, что учительница хвалила меня. Но и доставалось мне тоже от нее порой: если я косячил, спуску она мне не давала. Как-то мы писали контрольную работу по арифметике. А тогда делали это перьевыми ручками, которые окунали в чернильницу-непроливашку: в парте была дырка, в нее вставлялась эта чернильница-цилиндрик небольшого размера, и туда нужно было макать перьевую ручку, чтобы написать что-то в тетради, а потом промокашкой осторожно убрать излишки чернил на листе. А непроливашкой эта чернильница называлась потому, что если упадет на бок, то не прольется. Мы носили эти непроливашки в портфелях, и вроде бы действительно ничего не проливалось. Но если вдруг ты решил портфелем дать кому-нибудь по голове, то потом дома ждали всяческие сюрпризы, так как в подобном случае чернила могли просто залить портфель и учебники… Но вернемся к контрольной по математике. Я быстро ее сделал, все аккуратно написал, все примеры решил и думал сдать первым. А я так аккуратно выводил написанное и так сильно нажимал на перо, все время макая его в чернила, что переборщил с ними. Получилось красиво, но чернила не высохли. Вот я наконец поставил точку, беру промокашку… Промокнул, рука чуть-чуть дернулась – и я смазал всю эту контрольную работу! Думаю – что же делать?! Там было видно, в принципе, то, что я написал, но это все получилось как одна сплошная фиолетовая клякса. Я расстроился, но решил, что переписывать не буду: во-первых, не успею, во-вторых, написанное все же и так видно. Ну, и сдал так тетрадку. На следующий день, когда получил ее обратно, еще не открывая, с замиранием сердца подумал: «Ой, ну я там все решил правильно, но, наверное, оценку снизят за то, что смазано все». Открываю… а там – кол! Таким ярким красным цветом, на полстраницы! Это было такое фиаско… В общем, я очень огорчился, помню, и тетрадку эту хранил долго, периодически открывал ее и заново переживал этот момент.