– Да!! Нет. Нет. Нет, мама. Я не пьян. Да. Да. Даа, пишу. Целую, мама.
Нет. Все. Так дальше не пойдет. Соберусь и схожу-ка я в магазин, будь он неладен, этот серый, тоскливый и такой короткий день! Поднимаю высокий воротник для конспирации. Вдруг люди узнают меня по моей музыке. Романтический настрой одинокого волка. Иду вдоль домов, а дождь стучит в такт моему сердцу. Тик-так-так… Что-то и наклевывается быть может. Не все еще потеряно! Тысяча гвардейцев кардинала – ничто против одного талантливого композитора!!
– Бутылку коньяку. Нет, ту, большую, пожалуйста. Лимоны мои, да. Огромное спасибо. Хорошего творческого дня! Ха-ха!
Всегда производил на женский пол неизгладимое впечатление. От кассирши до модели, знавал я лучшие постели! Сейчас примем немного, и дело пойдет. Я чувствую это. Пошел кураж, пошел родимый. Только бы не переборщить, как в прошлый раз…
– Ла-ти-та-та! Ла-ти-та-тааа!! Тара –рум –пам! Па-ди буда! Ра-ри-ру-ра! Ра-ри-ру-ра-рааа!!
Супер! Да ты, Лека, просто гений! Как неожиданно ввернул новый мотивчик в середине куплета. Кон-гениально!! А сейчас возьмемся за припев, который публика просто сожрет на дважды два.
– Да! Это оно! То, что надо! В самую точку. О! Дайте мне точку опоры, а то я возьму и переверну эту землю, твою мать. Тьфу ты, блин! Снова звонок! Если это мама, то не возьму трубку.
– Борис!!! Это ты, золотой мой человек! Да нет, что ты! Просто рад тебя слышать. Шедевр родил сегодня, Борька, Борька! Как же мы давно не виделись, не слышались. Нет, Борька, ты только послушай вот это. Ла-ти-та-та! Ла-ти-та-таа! Прости, пальцы не слушаются. А? Окей, в следующий раз. Обязательно…
Обя-за-тель-но! А Жизнь все- таки прекрасная штука или вещь, как ее там… Хм-хм-хмм.
Часть третья.
Композитор. Дорога домой.
“…от великого до смешного только один шаг’.
Наполеон Бонапарт
Леокадий Струнин жил в центре города, в старой сталинской квартире с высокими потолками. По профессии был композитором. Простым, обыкновенным, незатейливым ремесленником с завышенным эго. Возможно, ему просто не везло. С течением времени эго возрастало, и вместе с ним и обида на неблагодарную публику, остававшуюся равнодушной к высокому творчеству. Ему было около сорока – понятие довольно размытое, но очевидно горькое. Высокий, худой, с острыми плечами и порывистой походкой, с длинным носом, в профиль напоминающим скорее клюв, Леокадий был похож на большую, хищную птицу. Одевался сообразно профессии, и немного шаблонно. Длинное темно серое пальто, похожее на шинель, с раздувающимися от ветра и скорого шага полами. Шарф завязывал в творческий узел. Волосы, от природы пышные и вьющиеся, с возрастом потеряли свой блеск и лоск, покрываясь со временем легким слоем седины в одних местах, и открывая блеск черепа в других. Только взгляд со временем не тускнел. Наоборот, он разгорался временами странным блеском, который продирал собеседника насквозь. Склонность к истерикам, перепады настроения, вспыхивающая враждебность к действительности, отражались в скептической полуулыбке, творчески блуждающей на небритом лице.