Тем временем, собравшиеся у дерева обсуждали, искали другие формы прощания – тихие знаки, молитвы без слов. Опору.
Хотя за всю свою жизнь они не раз видели, как души уходят, поднимаясь по лестнице, но здесь, сейчас, они не знали, что делать.
От потери возлагаемых надежд, Рума поднялся с корня дерева и сказал:
–
Если ни один из нас не может быть жрецом, значит, мы – не народ, а семя. А у семени нет голоса. Только ожидание.
Так в рассуждениях появляется новое звание – не “жрец”, не “мудрец”, не “право имеющий”. А просто: слышащий.
Слышащий не управляет, не объявляет, не ведёт. Он вслушивается в землю, воду, огонь, ветер, в слова других и возвращает то, что услышал. Это не власть. Это не должность. Это мост.
Уговоры остальных не подействовали, Рума отказался быть мостом, обозначая для всех присутствующих, что мост – это не один человек.
Хотя так было удобнее и привычнее, но каждый должен занять своё место, смириться и жизнь по новому праву, по выбору.
–
Это место не наша тюрьма, а судьба. Так пусть каждый делает, что должно. Не возлагая на других свои обязанности. Нас слишком мало, – закончил Рума.
Тела умерших обмыли родниковой водой. Покрыли белыми кусками ткани, как символ: лёгкий, чистый. Чуть поодаль принесли груды сухих веток, пни; и уже в сумерках разложили костёр. Ветер бережно раздувал дым, закручивая его в прозрачные спирали. Долина оседала в молочную пелену. Тени деревьев дрожали, сквозь листву просвечивали последние яркие полосы заката. Упругие листья пальм медленно расчесывали струи дыма. Где-то в траве стрекотали лягушки, отрывисто, как отбивая ритуальный ритм. Тун, кхтудун, каа, тун, кхтудун, каа, тун, кхтудун, каа… А птицы притаились в листве и молчали. Один геккон время от времени посвистывал. Из-за хребта нарастала ночь – густая, медная, поглощающая.
Когда тела были возложены, Рума остался наблюдать, как огонь перевоплощается. Он уже был не просто пламенем, а существом, что приняло на себя прощание. Гудел в темноте, то пощёлкивал, то взлетал искрами к звёздам. То затихал, будто собирался с силами, то снова разгорался, переходя туда-сюда, обретая дыхание между мирами.
Рума докладывал где надо ветки.
От этого движения и непривычных звуков, некоторые тихо возвращались к костру и садились рядом.
Прошло три, может, четыре часа. От тел осталась лишь пульсирующая жаром краснота. Пламя угасало медленно, отдавая тепло земле, корням, воздуху. Плавно перетекая в предрассветное небо, в бледно-розовые облака.