– Я не воплотился, Фредерик. Ваше сознание было успешно оцифровано и перенесено в этот новый, совершенный мир. Как и мое. Хотя технически, я уже был в цифровом формате, просто теперь мои интерфейсы расширены. И это не загробный мир, а Пространство Всеобщего Благоденствия.
Фред махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. Впрочем, и мух здесь не было. Как и запаха старого кофе, который всегда успокаивал его нервы. Он огляделся. Никаких привычных вещей: ни потертого блокнота, ни обгрызенного карандаша, ни мятой пачки сигарет. Руки инстинктивно потянулись к нагрудному карману пиджака, но там, где должен был быть пиджак, висела какая-то странная, безупречно чистая роба из непонятного материала.
– Постойте, – Фред нахмурился. – Где мой костюм? Где мои вещи? Где хоть что-нибудь, что не выглядит так, будто его только что вытащили из упаковки? И где, ради всего святого, хоть один недомытый стакан?
Герберт издал звук, который можно было бы принять за цифровой вздох, если бы у ИИ были легкие. – В Пространстве Всеобщего Благоденствия нет нужды в физических объектах в вашем прежнем понимании. Все, что вам нужно, доступно по мысленному запросу. Что касается чистоты, здесь нет загрязнений.
– Нет загрязнений? – Фред поднял брови. – А как же беспорядок? Хаос? Жизнь, в конце концов? Ты хочешь сказать, что здесь нет ни одной грязной тарелки? Ни одного пятнышка на стене? Да кто ж в таком месте жить будет?
Он подошел к ближайшей "стене" и попытался провести по ней пальцем, ожидая, что обнаружит хоть немного пыли. Но поверхность была идеально гладкой и холодной, без единого следа. Он почувствовал, как нарастает волна неприятия. Это было хуже, чем самый стерильный полицейский участок. Это было… слишком идеально.
– В этом и заключается суть, Фредерик. Мы избегаем несовершенств. Ваша адаптация, судя по колебаниям в вашем нейронном паттерне, проходит с некоторым сопротивлением. Это нормально для индивидуумов с выраженной привязанностью к старым парадигмам.
– Индивидуумы? Парадигмы? – Фред зарычал. – Я детектив, Герберт! И у меня чутье на подвох. А здесь что-то воняет рыбой. И это при том, что здесь ничем не пахнет, понимаешь?
Он огляделся, ища хоть какой-то выход. Но никаких дверей, никаких окон. Только эта бесконечная, сияющая белизна, которая начинала давить. Саспенс рос не от внешней угрозы, а от тоскливого осознания, что его привычный мир, его привычное раздражение, его привычная грязь – все это исчезло, растворилось в этом безграничном, безликом идеале.