– А ещё у нас столько фотографий без рамок, – вздохнула она, – да и старые уже рассыпаются на глазах.
Макс захихикал.
– Так, молодой человек, – мама повернулась к Максу, – а вы почему без шапки тут сидите?
– Мам, да прекрати, в машине тепло. И мне не пять лет.
– Ничего не знаю, – мама достала из сумочки вязаную шапку и протянула сыну. – Нашла сегодня утром, представляешь?
– О, я помню её, ты ведь сама связала.
Они говорили о ёлке, о шампанском, о том, как сын наконец бросил курить. Смеялись. Они строили планы: ужин, тосты, старые фотографии.
Ледяной ветер свистел за окнами машины. К третьему часу езды метель превратилась в белую ярость. Фары выхватывали из тьмы лишь пару метров асфальта. Отец сжимал руль, глаза его были напряжены и сосредоточены. Мать, всегда находившая утешение в мелких ритуалах, нервно перебирала край шарфа.
Грузовик возник из ниоткуда, как призрак из детской страшилки.
Гудок, протяжный, как крик. За лобовым стеклом грузовика, растерянное лицо водителя, в желтой кепке.
Свет фар стал последним воспоминанием.
Удар.
Темнота.
В коридорах, где свет никогда не гас, люди метались между надеждой и отчаянием. Здесь время словно замедлялось, превращаясь в бесконечный поток, наполненный гулом в процедурных, шагами медсестер, шепотом молитв. Так один день сменялся другим. Макс лежал в палате, разгадывал кроссворд. Больничный свет горел слишком ярко. Доктор провел еще раз осмотр и сказал, что ссадины до свадьбы заживут…
– …Анализы хорошие. Можно готовиться к выписке. Успеете встретить Новый год дома.
Позади в дверях стоял отец, его руки, обычно такие уверенные, теперь беспомощно висели по швам. Лицо было бледным, но не от больничного света.
Макс попытался улыбнуться, но не смог, что-то скрутило его лицо в гримасу.
– Я знал, – пробормотал отец. – Я чувствовал, что дорога плохая.
Отец подошёл к окну, будто хотел убедиться, что мир за стеклом всё ещё существует. За окном падал снег – такой же, как тогда.
Максу с детства родители пытались привить урок: какой бы плохой ни была ситуация, нельзя никогда терять чувство юмора и опускать руки, иначе – конец. Он попытался пошутить, но не смог, на глазах выступили слёзы.
– Мама? – спросил он тихо.
Отец молчал дольше, чем нужно.
Они шли по тропинке, утоптанной в снегу. Их было двое, отец шёл первым, его дыхание клубилось в морозном воздухе, а за ним, стараясь ступать в следы, брел сын – так, будто если он свернёт хоть на шаг, снег поглотит его навсегда. Дом стоял в глубине участка, прячась: тёмные стены, облупившаяся краска на ставнях, крыша, просевшая под тяжестью зимних лет. Когда отец вставил ключ в замок, тот скрипнул так, словно предупреждал: «возвращайтесь». Но дверь поддалась, и из темноты на них подуло запахом прошлого – книгами, пылью, мокрыми дровами. Отец замер на пороге, чувствуя, как что-то незримое скользнуло мимо него во тьму.