"Может, это и к лучшему – смотреть здесь не на что, только глаза окончательно разъест", – подумал Николай.
– Эй, ну как ты? – раздался голос из-за двери.
– Спасибо, неплохо. Во всяком случае, мои раны продезинфицировались. Здесь все микробы подохли. – Николай помолчал и закончил: – Чего и вам желаю.
– Смотри-ка, а он ещё может острить. Значит, не перевоспитался. В таком случае, посиди ещё, подумай, скажем, о смысле жизни.
– Подумай лучше сам об этом, потому что когда я отсюда выйду, у тебя на это не останется времени.
– Ну-ну, – только и сказал голос, и послышались удаляющиеся шаги.
Николай скрипнул зубами от бессильной злости и приготовился ждать. И он ждал, задыхаясь от запаха хлорки, в маленькой провонявшей камере размером метр на метр. Через двое суток камеру очистили от хлорки, а ещё через день его выпустили из карцера ослабленного, голодного, с воспалёнными глазами и слизистой оболочкой рта и обозлённого на всех и вся. У входа в здание комендатуры Николая встретил сержант Егоров.
– Хорошо начинаешь службу, солдат. Хвалю.
– Не понял? – щурясь от яркого света, спросил Соболев.
– Молодец, говорю, что не раскололся перед комендантом. Держи, – сержант протянул ему пачку сигарет.
– А-а, – понимающе хмыкнул Николай. – Сдрейфил тогда?
– Слушай, солдат, не доставай меня! Ты забыл про меня, я забыл, что ты мне прикладом подъехал, на том и остановимся, хорошо?
– А я и не забыл ничего.
С этими словами Николай коротко без размаха ударил Егорова в подбородок. Тот рухнул, как подкошенный. Соболев запоздало оглянулся по сторонам – к его счастью никто его выходки не видел. Он вынул сигарету из пачки и, прикурив, сел рядом с Егоровым, ожидая, когда тот очнётся. Наконец сержант застонал и приподнялся.
– Я тебя за нападение под трибунал отдам, – прохрипел он.
– Только попробуй, и твой пепел на родину отправят в цинковом ящичке.
Егоров злобно посмотрел на Николая, подвигал вправо-влево нижней челюстью, но промолчал.
– Веди меня в роту, да не вздумай фортели выкидывать, иначе…
Николай не договорил, но в его голосе было столько угрозы, что Егоров поневоле ужаснулся. Он молча поднялся, отряхнулся и пошёл в расположение роты механиков. Николай, прихрамывая, зашагал следом.
"Сволочь беззубая, ты ещё горько пожалеешь, что решил зачислить меня в вашу роту".