Мы выросли. Мне уже было шестнадцать лет, когда Винни погрузился в свои изобретения с головой, не оставив времени на семью. Больше всех без внимания оставалась мама. Со своей заботой и любовью она стала надоедать юнцу, мнящему себя чересчур взрослым. Я перестала ходить с ним в его мастерскую. Ещё в детстве начала замечать то, как сильно отвлекаю его, пусть брат этого никогда не признавал. А после Винд и вовсе попросил не заходить в его мастерскую. «Это моё личное пространство, – говорил он, будто шутя, – а такие места не терпят присутствия окружающих».
Я снова начала плакать. Мама, казалось, и не переставала. Да и спустя пять лет ей было тяжело не меньше, чем тогда.
Если бы я не начала перед этим заниматься борьбой и не брала уроки боя, вряд ли заметила бы чуть приметное шевеление. Это было движение, не похожее на все те, что выполнялись каждый день в королевском дворе. Оно было не беннирским, а человеческим, не таким, возможно, грациозным и мягким, к каким я привыкла.
«Что на поминках может делать человек? – задалась я тогда вопросом. – Его бы никто не пустил. Конечно, если бы он спросил разрешения…»
Пришлось отвлечься от чтения молитв. Я испугалась, что этот человек мог захотеть осквернить дух моего брата. Я еле заметно перевела взгляд на незваного гостя. Найти неаккуратное движение повторно не составило труда. Это был парень моих лет, а мне тогда было двадцать. Кудрявые волосы, покрытые капюшоном, спадали на будто светящиеся в темноте глаза, острые скулы, подбородок и такой же нос придавали лицу некую харизму в сочетании с его взглядом. Он был одет в чёрные джинсы, серую рубашку с порванным на локте рукавом (спасибо способности моей расы видеть и замечать всё и вся) и тёмную джинсовую жилетку. В тон всеобщему настроению, неприметная в такую погоду одежда для простолюдина. Сломленные горем, из беннир его не видел никто, кроме меня. Естественно, мой взгляд не остался для него незамеченным. Плевать он хотел на то, как возмущённо я на него смотрела. Его, похоже, не пугало то, что я могла задать страже вопрос, мол «Что этот человек делает на святой земле Собора?». Парень только как бы подбадривающе улыбнулся мне краешком губ и опустил глаза, будто вместе со всеми молился за душу погибшего. Мне даже стало интересно, что он там нашёптывал с поддельно скорбным лицом. Но, пока шли минуты этого горького молчания, я не могла нарушить спокойствие стражи или родителей. Им тогда должно было быть не до меня. Я отважилась пообещать себе немного позже найти того человека и задать интересующие меня вопросы ему в лицо.