Он провёл в прогулке несколько часов, вернулся, развёл печь. Дом встретил его тем же теплом, что и утром. Он сварил себе суп из грибов, нашедшихся в кладовке, и ел его, не торопясь, с тем наслаждением, с каким в городе он, быть может, ел бы в дорогом ресторане. Только здесь не было счёта, не было суеты. Был только он, и дом, и лес.
Он лёг спать рано, впервые за долгое время позволив себе просто лечь. Не валиться от усталости, не с головой, полной дел, а с пустым, чистым сознанием. Он слышал, как где-то потрескивает потолок, как ветер возится с чердаком, и улыбался сквозь сон.
И заснул. Глубоко. Без снов.
Но снаружи, где ночь легла на заснеженные вершины, лес продолжал жить. И кое-что в нём смотрело на дом – так же внимательно, как вчера старик – и не мигало.
На следующее утро Никита проснулся с ощущением, будто ему дали новую жизнь – и, что удивительно, он не торопился её проживать. Его не толкал вперёд будильник, не ждали графики, дедлайны, срочные задачи. Был только он и дом, который теперь чувствовался почти родным. Всё здесь имело свой запах, свои звуки, свои привычки.
Он заварил крепкий чай, съел немного каши и вышел на крыльцо. Утро было серым, облака стелились низко, словно лес затаил дыхание. Порывы ветра гудели между деревьями, но не грозно, а умиротворённо. Это было то самое состояние, когда душа ещё не проснулась, но тело уже чувствует, что всё – правильно.
Решив, что пора всё же не только любоваться, но и обустраиваться, он вернулся внутрь. Дом казался небольшим снаружи, но внутри скрывал в себе множество мелких закоулков – как будто дерево само прирастало к жизни, которую в нём вели.
Первым делом он заглянул в чулан.