За всю свою жизнь эта обезьяна ничему не научилась, кроме как ломать комедию и изображать из себя великого страдальца. По утрам, когда Главный Конструктор делал обход, Бонго усаживался в своей клетке, оттопыривал нижнюю губу и пускал крокодильи слезы. Главный Конструктор и вся его свита останавливались и начинали утешать обезьяну, сюсюкали с ней и угощали сухофруктами. Тогда Бонго начинал веселиться и гримасничать, изображая енота или свинку, чем приводил людей в неописуемый восторг.
На долю остальных животных не выпадало столько внимания, сколько доставалось Бонго, хотя Главный Конструктор все-таки подходил к каждому и бросал пару ласковых слов, а собак иногда почесывал за ухом. Все звери обожали Главного Конструктора и ждали его ласки. В его огромной фигуре было столько уверенности, энергии и силы, что он буквально магнетизировал обитателей Первой Зоокомнаты.
После обхода кого-то из нас забирали в операционную. Там его оперировали, и примерно через час подопытный возвращался без сознания, с окровавленной шеей. Лаборанты меняли в клетке подстилку и оставляли его на волю судьбы. На моей памяти ни один питомец не выжил после проведенной манипуляции. Как я узнал позже, животным вживляли в мозжечок чип, активирующий когнитивные функции, и вводили генетический субстрат человека. После этого подопытные вели себя неадекватно, их охватывало нарастающее возбуждение, которое заканчивалось агонией и смертью.
Умные интеллигентные крысы лысели и погибали десятками. По утрам ленивый лаборант стряхивал их в мусорный контейнер, или, к великой потехе Бонго, просто выносил их трупики в руке, соединив крыс за хвостики, подобно пучку редиски. Собаки после операции отказывались от еды и впадали в злокачественную депрессию. Когда пришла очередь енота, и его прооперировали, он сначала держался молодцом и даже принялся что-то стирать. Но потом ему стало плохо. Он обхватил лапками прутья решетки и просунул между ними узкую морду, пытаясь охладить горячий лоб холодным металлом. Потом его кулачки и он сам следом за ними медленно сползли вниз по прутьям, и он остался лежать на полу, выставив острую мордочку в проем между прутьями. Никто не радовался этому зрелищу, кроме обезьяны. Через час енот умер.
В одно утро лаборанты пришли за мной. Один из них заученным движением схватил меня за шкирку, собрав в складочку мою когда-то лоснящуюся шкуру, и швырнул в переноску. Я заорал и приготовился принять свой последний бой. Больше всего я боялся, что меня кастрируют, но этого не случилось. В операционной меня быстро усыпили, а очнулся я уже на пахучих опилках в своем вольере.