Я не сочиняла историй, но умела слушать Фабьенну.
♦
У каждой истории есть срок годности. Как у банки повидла или у свечи.
Есть ли срок годности у повидла? Да, повидло продлевает фруктам жизнь, но не навсегда.
Есть ли срок годности у свечи? Его может и не быть, но по истечении определенного времени свеча портится, даже если ее еще можно зажечь.
Время все портит. И мы платим за все, что подвержено порче: за еду, за кровельные балки, за души.
Срок годности моей истории истек, когда я узнала о смерти Фабьенны. Рассказывать историю с истекшим сроком годности – все равно что эксгумировать давно похороненное тело. Причина не всегда всем ясна.
Я думала о ребенке Фабьенны. Моя мать не написала, выжил ли он при рождении. И кто был отцом. Разумеется, она не видела смысла делиться подобными сведениями. Возможно, даже забыла о моей дружбе с Фабьенной. Теперь она все чаще сообщает в своих письмах о смерти того или иного жителя деревни. Она давно смирилась с тем, что я не вернусь в Сен-Реми при ее жизни. В одном из писем она выразила надежду, что я приеду хотя бы на ее похороны.
Возможно, стоит запланировать поездку в Сен-Реми. Эрл не пожалеет для меня денег на дорогу. Интересно, почувствую ли я ту же тяжесть, что когда-то ощутили мы с Фабьенной, если лягу на ее надгробие? Не нужно будет ждать, пока она решит подняться и уйти. Какой бы выбор я ни сделала, придется самой встать и уйти или навсегда остаться неподвижной над ее могилой.
♦
Когда нам было тринадцать лет, у меня имелись перед Фабьенной некоторые преимущества. Я лучше читала и писала. Я была выше, и мое тело, не такое костлявое, как у нее, уже начало слегка округляться. Мой лоб был шире, а щеки имели более красивый контур. В целом внешность у меня была приятнее. И я была не прочь поулыбаться людям, или отнести корзину для старухи без лишних просьб с ее стороны, или слушаться любого, кто имел надо мной какую-то власть. Фабьенна всего этого терпеть не могла.
Тогда я не знала, что это преимущества. Фабьенна могла забраться на дерево за несколько секунд, пока я еще висела на нижней ветке. Она умела задерживать дыхание под водой до тех пор, пока не начинало казаться, что она никогда не вынырнет. Я всегда всплывала, будто рыба-урод со слишком большими плавательными пузырями. Коровы боялись ее – они вздрагивали еще до того, как она замахивалась палкой. Ее не кусали собаки. Пчелы в лесу жалили только меня.