Зимин еще долго бормотал, а потом умолк так же внезапно, как и начал свою исповедь. Уже давно покрасневший молодой священник начал ему отвечать. Он что-то разъяснял, он находил слова, он был молодец, но растерянность его не ускользнула от глаз прихожан, особенно тех, что в платочках и дутиках. Пока говорил, священник все косился на упомянутую икону, он теперь будто впервые увидел ее.
Когда наконец Зимин отошел от священника, тесть подмигнул ему, как бы поздравляя с отпущением грехов. Зимин чувствовал себя не очень хорошо, поясничное напряжение и тошнота охватывали его, и он выскочил на улицу.
Вечером Светлана приехала из областного центра. Зимин приготовил ужин. Они были вдвоем в доме, а вдвоем в доме всегда приятно. Исповедь была Светланой засчитана.
Тесть продолжил ходить в ту церковь по субботам, так ему было очень удобно, перед баней, тесть любил во всем порядочек. Сначала душевно очиститься, а затем уж спинку потереть. Да, молодой редкобородый священник вскоре переехал, сплетничали, что в областной центр перевели в солидный монастырь. Получается, ушел на повышение.
5. День второй или третий. Медведь
Первой ночью Зимин чуть не умер. Ему казалось, что конец уже близок, вот-вот, за тем деревом. Если бы смерть пришла, он бы принял ее красиво. Думал, что готов. Прислоненный спиной к черствому стволу Зимин бы сполз на землю, поймав лицом свежее дуновение. Из последних сил он произнес бы что-нибудь вроде: «Надышаться можно только ветром». Потом испустил бы дух, уронив голову на грудь, а в руке его осталась бы, слабо держась, фотография жены и сына. На самом деле никакой фотографии при Зимине не было, разве что в телефоне, но американский смартфон – вещь последним мгновениям чуждая.
В общем, Зимину было страшно и холодно, на руки приходилось дышать. Он невольно вспоминал сюжеты своих песен, где героев окутывала ночь: на лесной тропе, в доме лесника, на кладбище или по пути со свадьбы из соседнего села. Героям тоже было страшно, герои были в отчаянии, и оттого решались на разного рода авантюры. Это были бодрые композиции, народ их обожал, а Зимин любил исполнять на сцене, не утруждая себя во время припева.
Да, концерты ему снились, концерты заполняли его память до краев. Зрители на тех концертах, как волна, шипели рифмы, свистели, тратили по несколько зажигалок на плавающие огни. Волнительная красота. В ходе коллективного ритуала, коим концерт и являлся, зрители сваривались, слипались в плотную форму толпы. Она сохраняла свою однородность на время культурного мероприятия. Этому коллективному чудищу можно было сказать: «Круши!», и оно бы не отказалось. Зимин торжественно стоял перед этим существом и волновал его, вытаптывая ногой ритмы, как лошадь в цирке. Взвинченный гитарными партиями, нетрезвый Зимин носился по сцене, как умалишенный, иногда это затягивалось, но он всегда возвращался под прожектор, хватал и тискал там микрофон, как рукоять меча… Что ни говори, мы с тобой не были там, а Зимин стоял перед той многоглавой массой. В какой-то степени Зимин был ее отцом, пастором этой секты. Там, на сцене, было легко спутать себя с богом.