И раздражало, как обшарпано было все вокруг: и слова – а она вроде из приличной московской семьи – и какие-то сваи серо-шершавые, явно часть несущей конструкции вокзала – не видел их с тех пор. И ощущение какого-то внутреннего похмелья – «значит, угрызения были». У них с ней, с Аней, в России были отношения, ну что это за отношения, когда ты раз в три месяца приезжаешь в Москву и надо все успеть, пока мама-папа не пришли?
Здесь, в Париже, его иногда называли князем Мышкиным. Почему? Сложно сказать.
Он общался по-французски прекрасно, строил точные фразы и вообще говорил очень тихим голоском, может быть, поэтому французы и перепутали его с этим удивительным и прекрасным, и странным человеком из Достоевского.
Он сразу ей сказал: «Есть два варианта: экскурсия по Парижу или гостиница». Она поглядела тускло и натужно: «Выбирай».
«Я уже выбрал второй».
Когда они вошли в недорогую гостиницу на улице Монторгей, что переводится как «надменный холм», он тупо сказал кельнерше: «На час». Много позже он искал подобную сцену у Набокова, у Генри Миллера, у Кортасара. (Правда, у Кортасара он почти ни одной сцены в гостинице такого типа не нашел. Есть что-то в романе про модель и вампиров, но там не ясно, кто кого, как, зачем любит и проходит ли через стены в одежде или без…) И да, да, да, когда он их находил, ему хотелось удостовериться, а такой ли же затхлый запах плюшевой лестницы у них там, такой же ли везде плюш и такое ли пятно в комнате на стене, такое же ли ободранное все и обшарпанное? И такой ли запах стоячего дыма сквозь гостиничные стены, описанные писателями двадцатого века, и так же ли он виснет между тобой, ею и занавесками? Надо бы поискать у Ромэна Гари, но потом. А потом там еще список из двадцати девяти имен, включая дебютный, ранний, бесшабашный роман Оруэлла.
Когда она вышла из душа (все же три дня дороги), он поглядел на нее и понял: «bon morceau / a piece of» – высокая грудь, стройное молодое и смуглое тело, длинные ноги, крепкие бедра, а еще он понял, что никогда не видел ее голую при свете дня. В Москве он пялился на нее только в темноте, рассматривать как-то не удавалось, быстро прилипали друг к другу, а то вдруг папа-мама придут, и он только на ощупь мог понять: здесь грудь, здесь бедро.
Когда он приехал домой, его сожительница Марианна начала свой прилипчивый допрос (очень по-женски), перемежавшийся плачем (ну тоже). Пришлось практически сразу все рассказать. Он выдержал лишь три-четыре фразы ее допроса – рассказал, потом они лежали в темноте и смотрели в потолок. Потом они лечились у одного врача. Но так-то сказать: Франция – родина подобных болезней, и тут сохранилась давняя медицинская традиция, о чем можно прочитать у того же Генри Миллера. Она всхлипывала. «Улица Монторгей – Montorgueil – улица дешевых комнат на час и отелей свиданий, куда приводят проституток. Улица со столетней репутацией…»