Как бы гены не старались.
Он пронзён лучами власти,
И кричу я: «Хватит, хватит!»
Эту сущность не исправить,
Даже если шрамом выжать.
Всё, что только нам осталось —
Не забыть о нашей жизни…
Эта женщина, чьи песни обличали коррупцию, избегала репрессий – слишком влиятелен был её отец, один из членов Совета. Говорили, он закрывал глаза на её «эксперименты с искусством», пока она не переходила незримую черту. Но пела она не из бунтарства, а из боли. Ходил слух, что сто лет назад она была влюблена в солдата, который устал и бросил службу. В итоге модификацию не продлили, и он быстро состарился, а затем умер.
Звуки виолончели сплетались с электронными вибрациями, напоминая Эмерику гул квантовых дезинтеграторов. Он закрыл глаза – и вновь увидел Плутон: полуразрушенные гравиплатформы, застрявшие в вечной мерзлоте шахт, где единственной музыкой был вой искажённых силовых полей.
Себя меняя,
Себя теряю я,
Оставив только звёзды
И мир вокруг себя…
Эмерик взглянул на Айзека. Представление, очаровавшее зал своей провокационностью, не оставило и следа на этом каменном лице. Айзек смотрел на сцену так, будто изучал отчёт о повреждениях двигателя: брови сведены, губы сжаты в тонкую нить. Ни восхищения, ни любопытства – лишь холодный расчёт.
Это удивило Эмерика. Он всегда считал, что земляне – ценители изящного. Люди, чьи души трепещут от стихов Ремакса-младшего или симфоний Церерианского цикла. Но Айзек ломал шаблоны. Возможно, ошибка крылась в нём самом. В его плутонианском прошлом, где «искусство» означало узоры инея на шлеме скафандра, а «роскошь» – лишнюю порцию синтетического протеина.
Айзек резко толкнул его локтем.
– Пора двигаться. Мы здесь не для эстетических экзерсисов, —прошептал он, едва шевеля губами. – Я уже вижу нашу цель.
Эмерик кивнул, стиснув зубы. Они нырнули в толпу, где гости, словно марионетки, вернулись к своим ролям: смех, бокалы, фальшивые комплименты. Зал гудел, как улей, опьянённый нектаром лжи.
Капитан и помощник остановились у рощи искусственных яблонь. Ветви, выращенные в орбитальных оранжереях, отбрасывали узорчатые тени, создавая иллюзию уединения. В нише, затянутой дымкой ароматических испарений, стояли двое.
Мужчина был невысок, с лоснящейся лысиной, в ослепительно ярком костюме. Серебристо-золотые «звёздные» узоры покрывали пиджак и брюки, а тёмно-синяя ткань мерцала. Несмотря на безвкусицу, он держался надменно. Женщина рядом с ним подчёркивала его нелепость своим элеганством: облегающий верх с золотыми вставками сочетался с пышной чёрно-бархатной юбкой, ниспадавшей тяжёлыми складками.