Ирен дрожала за его спиной, мокрая до нитки. Рубашка прилипла к телу, волосы – к щекам. Но каждый поворот, каждое ускорение – она цеплялась за него сильнее. Обхватывала крепко, словно искала в нём якорь. А он чувствовал её сердце – учащённое, как у пойманной птицы – и знал: она боится, но держится.
Он не говорил ни слова. Просто вёл мотоцикл вперёд – сквозь ночь, сквозь лес, прочь от дворца, от смерти, от прошлого.
Когда они добрались до укрытия, ливень всё ещё не стих. Это была старая станция радионаблюдения времён Второй Холодной войны – на краю холма, в заросшем мхом лесу. Полузабытая, бетонная, окружённая соснами и облаками. Он обнаружил её ещё много лет назад и тайно восстановил – запасной план для самого невозможного сценария.
Гидеон остановил мотоцикл прямо у входа. Ирен не двигалась. Руки всё ещё были сжаты на его груди. Он повернул голову:
– Мы приехали.
Она попыталась соскочить, но ноги дрожали, босые, грязные, красные от холода.
Он не стал ничего говорить. Просто встал и поднял её на руки. Она обвила его за шею, не споря. Голова легла ему на плечо, дыхание – горячее и прерывистое – согревало кожу.
– Прости… – прошептал он. – за платье, за страх, за всё.
– Мы живы. Только это сейчас важно! – ответила она.
Он открыл дверь ногой, занёс её внутрь и аккуратно опустил на кровать. Шум дождя бил в крышу, как барабаны древнего ритуала. Он достал тёплое одеяло, укутал её, подложил под ноги сухое полотенце. Сам был мокрый до костей, но не замечал. Он смотрел, как её ресницы дрожат, как губы бледнеют от холода.
Небольшая комната: узкая койка, металлический шкаф, стол, буржуйка, на стене – облупленные карты времён старого мира. Свет – от генератора. Тепло – только от него самого.
– Тебе нужно согреться! – сказал он, больше себе, чем ей.
А за окном буря стирала следы их побега. Мир исчезал в ливне. И в этой тесной, забытой комнате начиналась их первая ночь на равных – без власти, без лжи, только с дыханием, близостью и тишиной, которую никто не мог нарушить.
В узкой комнате становилось теплее. Дождь за окном утих, превратившись в равномерный, убаюкивающий шум. Гидеон, насквозь промокший, переоделся в сухую одежду, нашёл старый чайник, жестяную банку с чаем и немного меда – припасы, оставленные когда-то для крайнего случая.
Он заварил крепкий чёрный чай с терпким запахом бергамота и добавил чуть-чуть меда, чтобы смягчить вкус. Чашка была треснутая, но целая. Он подошёл к кровати, где под одеялом лежала Ирен – всё ещё бледная, с влажными прядями волос, прилипшими к вискам.