По грязи под самый занавес рабочего дня… По моим подсчётам, до ближайшей аптеки около двух километров. Туда и обратно – четыре. Совсем немного, если вдуматься. Если учесть, что я – не развалина. Что ежедневный бег по лесу – моя норма. Что каждый день работа в саду и заготовка дров – вполне обыденные ритуалы.
Шепчу себе под нос как мантру, чтобы заговорить головную боль:
«Всё будет хорошо. Ты дойдёшь. Это всего лишь четыре километра. Туда – два. Обратно будет легче, ведь таблетка начнёт действовать. Но сейчас если эта прогулка напрасна и аптека попросту закрыта, то давай признаемся, мой друг… Тогда это финиш».
Голова разрывается так, что я ещё пару часов назад был готов сдаться в скорую, но вместо поиска помощи то пялился в одну точку, то развлекался рассматриванием камешков на заднем дворе, а потом приспособил старые кирпичи под уличный мангал да запёк на нём картошку, которую даже не съел.
Точно в замедленной съёмке, бестолково тянулись эти несколько часов с полудня до вечера. Потому что больно. Больно так, будто голова моя пролежала десять тысяч лет в вечной мерзлоте, потом её нашли развесёлые бородатые полярники, разморозили, а она взяла и ожила.
Да, именно так: сначала плоть, тонкая кожа, начинает чуть покалывать, потом разливается жаркое тепло, к сосудам приливает кровь, и боль становится просто невыносимой. Такой, как если бы вы отморозили себе конечность, только вся эта конечность теперь – моя голова.
Господа полярники, если вы откопали мою голову, то почему не сварили сразу же из неё чёртов суп? Я вас не просил, честное слово, не просил извлекать меня из вечной мерзлоты…
Иду.
Вот уже асфальт перемежается с глубокими ямами застарелых трещин. Смешивается с грязью почвы. Где-то сквозь дорожное покрытие проглядывает пожелтевшая трава. Гул города нарастает. Уже скоро. Уже близко. Надежда найти работающую аптеку всё ещё не утрачена. Осталось всего каких-то полкилометра. В глазах разливаются то искры, то слёзы, стирающие ненадолго ориентир. Я бреду вдоль дороги, готовый сорваться на бег, лишь бы быстрее добраться до обезболивающего. Я не в себе.
Господи, если бы мои враги знали про это оружие, способное довести меня до такого состояния, они бы меня раздавили. Спасибо, господи, что ты уберёг от них мою тайну и не вложил в их руки этот дар. Мои враги никогда не узнают, что я не научился любить, как любят нормальные люди. И всякий раз, сталкиваясь с этим чувством, тело поднимает бунт, стараясь уничтожить само себя всяким способом. Я не понимаю,