Был в доме еще один человек – дедушкина мама, прабабушка Тима. Она всегда лежала в своем отгороженном закутке как раз за печкой, и совсем уж редко, даже реже, чем дедушка этим летом, покидала свое логово. Ухаживала за ней в основном бабушка, и, бывало, на нее привычно, но беззлобно покрикивала. Прабабушка плохо слышала или уже плохо понимала. Ей было больше ста лет, она, как и этот старый дом, была всегда, как часть самой природы. Откровенно говоря, Тим ее побаивался и старался лишний раз даже не приближаться. Выдержать ее сухой поцелуй в лоб и в щеку при встрече, когда он приехал, было то еще испытание. Пропасть времени между ними была велика, невероятна и непреодолима.
Если неожиданно по какой-то причине проснуться ночью, почти наверняка можно было услышать, как прабабушка довольно громко что-то шепчет в своем закутке. Что именно она шептала, всегда оставалось загадкой, потому что слов нельзя было разобрать, но это было страшновато. Может быть, поэтому Тим не сильно возражал против того, чтобы спать в постели, а не на печке. Там прабабушка оказывалась чересчур близко – практически под ним. Но если в компании, то на печке было весело. В любом случае, к бесконечному монотонному шепоту можно было привыкнуть, а уж сон Тима всегда был крепким. Раньше мама постоянно читала ему сказку на ночь или пела колыбельную – Тим особенно любил про разноцветные дожди, где в одном месте можно было вступить в диалог, становясь участником и героем песни, – но теперь он был уже взрослый. Давно уже Тим спокойно засыпал без всяких сказок и колыбельных. Иногда – слишком быстро, даже не успевая додумать какую-нибудь интересную мысль. Вот и сейчас Тим собирался заново прокрутить в голове события насыщенного дня, помечтать о дне завтрашнем или о своей таинственной сказочной стране, но почти сразу провалился в сон и уже не услышал, как бабушка зашла пожелать спокойной ночи, а потом они с мамой еще немного поговорили.
Потом уснули все, а прабабушка проснулась и начала шептать.
Бабушку, как и дедушку, Тим, конечно, очень любил. А бабушка любила посмеяться, еще любила нюхать табак, от которого громко чихала, и знала много историй.
– Раньше-то люди у нас глупые были, – например, рассказывала она со смехом. – Помню, заходит к нам один. А мы сидим, горчицу на краюху намазываем. «А что у вас?» Да вот, говорим, медок едим. А мне, говорит, можно? «Да угощайся, разве жалко?» И уж так он хватанул от жадности – насилу откачали. Горчица-то ядреная была.