В последние дни к чувству ответственности и тихой скорби по учителю примешалось новое, едва уловимое беспокойство. Иногда, касаясь Камня или погружаясь в глубокую медитацию рядом с ним, она ощущала… флуктуации. Это было похоже на краткий сбой в гармонии мира, на едва слышный диссонанс в великой песне бытия. Легкий озноб, пробегающий по коже без видимой причины. Мимолетное ощущение неправильности, словно взгляд скользнул по чему-то неуловимо чужеродному на самой кромке восприятия. Грань, удерживаемая Камнем, была прочна, но эта прочность казалась… вибрирующей. Словно кто-то или что-то осторожно пробовало ее на крепость извне.
Ее размышления прервал звук приближающихся шагов и голосов. От ближайшего села, что ютилось в нескольких верстах ниже по склону, к святилищу поднималась небольшая делегация. Трое мужчин, старших в своих семьях, с лицами, полными застарелой усталости и свежей тревоги. Они приблизились к Милаве с почтением, но и с видимым страхом – она была теперь для них Хранительницей этого места, преемницей могущественного, хоть и пугавшего многих, Велемудра.
– Хранительница, – начал самый старший из них, низко поклонившись. Звали его Богдан, лицо его было изрезано морщинами, как кора старого дуба. – Прости, что тревожим твое уединение, но беда у нас… Странная беда.
Милава внимательно посмотрела на них, отложив свитки.
– Говорите, дед Богдан. Что случилось?
– Сны, Хранительница, – вступил второй, помоложе. – Сны дурные людям снятся. Не просто страхи ночные, а… липкие какие-то. У кого тени по углам ползают, кто кричит от пауков из дыма сплетенных, а жена моя третьего дня видела во сне, как молоко в кринке червями расходится. И ведь у многих похожее… Просыпаемся – все в холодном поту, а сердце колотится, будто за ним гнались всю ночь.
– А скотина? – спросила Милава, вспомнив свои ощущения флуктуаций.
– И скотина хворает, – кивнул Богдан с горечью. – Коровы молока не дают, стоят, в стену уставясь, будто видят там что. Овцы жмутся друг к другу, боятся из хлева выйти. Куры не несутся. И не поймем – чем болеют? Ветеринар наш разводит руками, травы знахаркины не помогают. Словно… сама жизня из них уходит по капле.
Милава слушала внимательно, и беспокойство внутри нее крепло. Кошмары, мор скота… это не было похоже на происки Морока – тот действовал грубее, масштабнее. Это было что-то иное. Мелкое, подспудное, просачивающееся сквозь едва заметные трещины. Те самые флуктуации, что она чувствовала. Отголоски бури, что пронеслась над миром, не стихли окончательно.