– Привет, привет, – говорила Нимфея, осматривая Лелю. – Хотела тебе сказать, что ты хорошо выглядишь. Но не буду врать.
Леля не обиделась – лишь печально улыбнулась. Она и сама видела, как осунулась ее фигура, и как побледнела кожа лица. Когда-то Леля была румяной и круглощекой. Но сейчас больше походила на Морану, хотя должна была выглядеть ее противоположностью.
Леля молчала – и Нимфея ничего не говорила. Просто смотрела на Лелю, улыбаясь, но не показывая зубы: знала, как Лелю они пугали. Это было удивительно. Нимфея редко давала тишине затянуться хотя бы на дюжину секунд. Но вот, прошла целая минута, а она все молчала.
Это значило одно: Нимфея ждет, что Леля сама догадается, зачем она тут, и почему молчит. Леля и догадалась.
– Я не вернусь в Навь, – сказала она.
Нимфея тут же прекратила ухмыляться. На миг она стала такой расстроенной, что Леля едва не начала оправдываться. Но Нимфея тут же приосанилась и сказала:
– Леля, пойми, тебе там будет лучше…
Она еще не закончила, но Леля уже заговорила. Не любила перебивать, но последнее время ничего не могла с собой поделать – только бы не слышать, как ее уговаривают вернуться туда, где она быть совсем не хочет.
– Пожалуйста! – взмолилась Леля. – Не заставляй меня! Я… Вы все меня обязательно уговорите, если будете продолжать. Рано или поздно я сдамся – я знаю себя. Но мне этого так не хочется… Пожалуйста. Не мучайте меня.
Нимфея пару секунд просто хлопала ресницами. Леля, кажется, ни разу не видела ее такой растерянной. Но долго за этим наблюдать не пришлось. Потому что Нимфея вдруг заговорила необычно тихим для себя голосом:
– Почему ты так хочешь тут оставаться?
Она провела рукой перед собой, пока с ее локтя капала вода. Леля проследила взглядом за ладонью Нимфеи, хотя понимала, что она имела в виду не это конкретное место, а Явь в целом.
Леля глубоко вдохнула и выдохнула. Затем она утерла глаза тыльной стороной ладони, хотя слезы там не собрались. Пока что.
Нимфея ойкнула. Наверное, подумала, что вызвала у Лели воспоминания о Семе. Так оно и было. Но Леля больше не хотела ссылаться на него. Просто чем больше она это делала, тем сильнее он ассоциировался с грустью, как у нее, так и у тех, кто с Лелей общался. Это было нечестно. Сема и грусть – совсем разные понятия. Он, кажется, вообще ни разу не грустил… По крайней мере при Леле всегда держался молодцом. Лишь раз он испугался, когда Леля попросила его убить ее. Но воспринял те слова за шутку.