– Стоять, блядь, – рявкнул Кузьма. – А не то у меня тут настроение испортится, и я вас всех на удобрения пущу.
Кучер задрожал, сваливаясь с козел. Из кареты раздался отчаянный писк, а затем нечто более странное – тихий, надтреснутый голос.
– Смиренно прошу, благородный разбойник, не спешите с выводами. Мой улов не столь велик, сколь экзотичен.
Дверца кареты скрипнула, и наружу, кряхтя и цепляясь за косяк, вылезло нечто. Дряхлый старик в замызганной черной робе, расшитой странными, будто выцветшими, символами. Седые, редкие волосы торчали во все стороны, как воронье гнездо после бури, а длинная борода была местами слипшейся от чего-то, что Кузьма не рискнул бы идентифицировать. Глаза старика были мутными, но в них мерцала такая древняя, такая извращенная мудрость, что Кузьму передёрнуло. От него пахло пылью, старостью и чем-то неуловимо металлическим, как от проржавевших цепей.
– Ну, и кто у нас тут? – Кузьма ткнул топором в сторону старика. – Дедушка Мороз заплутал? Или ты, сука, на похороны ехал и решил на мне сэкономить?
Старик медленно поднял палец, украшенный огромным, похожим на глаз, перстнем.
– Я Зигфрид фон Бреммер. Чернокнижник. И я ехал не на похороны, а на встречу. С судьбой, возможно. А ты, о, дитя леса, кажется, и есть та самая судьба, которая срубила колесо моей, кхм, повозки.
Кузьма нахмурился. Судьба. Какое-то мутное слово.
– Судьба? Это, блядь, что, кошелек? Или мешок с золотом? А то я тут про судьбу только одно знаю – она, сука, любит наёбывать.
Зигфрид вздохнул, и от этого вздоха по округе разнёсся запах застарелого вина.
– Золото? Золото – это пыль, дитя. Я же предлагаю нечто более… весомое. Власть. Искоренение вселенской скверны. И, конечно, очень много золота, если тебе так угодно. Но не сразу. В конце.
Кузьма расплылся в улыбке. Вот это по-нашему! В конце. Значит, можно помучить.
– Ну-ка, ну-ка, – Кузьма опустил топор, но не убрал его далеко. – А теперь по-русски, старый хер. Какая скверна? И почему я должен в ней ковыряться? Я, знаешь ли, больше по карманам мастак, а не по всяким там сквернам.
Зигфрид огляделся по сторонам, его взгляд задержался на обломке колеса.
– Мир, дитя, гниёт. И не от обычной гнили, а от той, что исходит от Бафомета. Древнего, извращенного божества, которое когда-то было пленено, но теперь пробивается наружу. Его влияние распространяется, развращая души, превращая людей в животных, а животных – в еще более мерзких животных. И это не просто пошлость, это – отвратительное, неуправляемое разложение. Мои собственные… кхм… эксперименты, как ни странно, страдают от такого хаоса. Мне нужен кто-то… кто-то с твёрдой рукой и отсутствием лишних предрассудков. Кто-то, кто не боится испачкать руки. И у кого есть топор.