– Вы видели, как они выбросили наши вещи в окно?
– Зачем я буду видеть, я это давно знаю. В окошке есть шибка, которая как будто разбита и заткнута подушкой. Когда им надо что-то выбрасывать, они вынимают подушку и выбрасывают, потом ставят подушку на место.
– Зачем же вы молчали!
– Вы хотите спрашивать, зачем я не хочу, чтобы меня зарезали? Я хочу ещё встретиться с моей любимой женой и моими дорогими детьми. И ещё у меня есть мечта уехать в Палестину. Вы, молодой человек, наверное, хотите сказать, что я трус. Но лучше быть живым трусом, чем мёртвым героем. И какое «хорошо» я бы вам причинил, если бы сказал, что они выкинули ваших вещей в окошку? Вы не могли встать с пола, как же вы собирались бежать на улицу босиком? Я вас умоляю: делайте такую мину, что ничего не было. Никого не просите искать – не найдут! А если найдут и вернут ваших часов, будет ещё хуже. Они будут вам отомстить и заколют ножиком или заточкой. А может придумают такое, что будет для вас похуже.
– Да что же может быть хуже!
– О! Это никто не может знать, чего они могут придумывать!
– Я буду требовать отселить меня от них, – сказал Ройзман. – Это с их стороны просто неразумно: держать меня, кандидата наук, специалиста по горному делу в одной клоаке с этой нечистью, заставлять испражнятся на их глазах в одну с ними парашу! Ведь я могу ещё приносить пользу! Вы посмотрите, как они меня избили, я еле вижу правым глазом.
– Уважаемый Яков Давидович, здесь никто не может ничего требовать. И по-нашему никогда не будет. Это бесполезно. Ничего не видеть, ничего не замечать, ничему не сопротивляться – только так мы можем выживать.
На завтрак были тот же суп, что вчера, и та же каша. Но дали ещё пятьсот граммов хлеба.
После завтрака их вывели из столовой на улицу, сделали перекличку, пересчитали. Всё сошлось, сколько человек было по списку, столько же было налицо, и их передали охране. Эта процедура длилась достаточно времени, чтобы все успели замёрзнуть.
После завтрака их вывели из столовой на улицу, сделали перекличку, пересчитали
Несколько человек, в том числе Майера, вывели в лагерную зону на хозяйственные работы. Впрочем, он вызвался сам, чтобы не быть в одной комнате с избившими его ночью уголовниками.
Через несколько дней в их камеру привели новых заключённых. Одного из них звали Харченко. Он был невысок, но широкоплеч, и когда пожимал Сашке руку, тот почувствовал твёрдость чугуна. Он рассказал, что был старшим лейтенантом, и уже в конце войны дал в морду командиру батальона. Его осудили на пять лет, но Харченко отсидел полгода и бежал. Ему дали десять лет и отправили в Воркуту.