Прокуратор тем временем продолжил допрос:
– Скажи, Луций, где ты был вчера вечером?
– Весь вечер я с товарищами играл в кости и не покидал претория, – не моргнув глазом произнес расцарапанный.
– Кто может подтвердить, что ты был занят игрой, которую я, кстати, запретил в расположении претория, – ухмыльнулся Пилат.
– Да вот он. – Луций указал на гастата, которого первым опознала девушка.
– Он не может быть свидетелем, так как находится в положении обвиняемого, – недовольно поморщился прокуратор.
– Я с ними играл, – вышел из строя легионер.
– Я тоже был с ними от заката солнца и почти до утра, – подтвердил еще один воин, который был другом расцарапанного.
– И я был с ними все это время, – признался третий и добавил: – Только я не играл, а наблюдал за игрой.
– Я не могу наказать тех, на кого указала девушка. За их невиновность поручились товарищи. Возможно, она ошиблась в темноте, – предположил Пилат.
Он не слишком верил в невиновность своих легионером, но видя, с каким упорством обвиняемых защищают товарищи, не решился учинить над ними расправу. Подобное мероприятие вряд ли бы доставило ему любовь иудеев, но ненависть собственных легионеров он бы получил.
Возмущенным иудеям ничего не оставалось, как убраться по домам.
О происшествии благополучно забыли, но Пилат ужесточил дисциплину среди своих легионеров.
Спустя месяц был праздник – день рождения императора Тиберия. По случаю его прокуратор сделал послабление, и легионеры радостно разбрелись по тавернам. Наутро в саду обнаружили трупы легионеров, на которых пало подозрение. На груди каждого было вырезано латинскими буквами «НАСИЛЬНИК». Было видно, что резали по живому: на окаменевших лицах солдат навсегда запечатлелись нестерпимая боль и ужас.
Еще спустя некоторое время легионер, давший свидетельские показания, вернулся из города с отрезанным языком. Пилат долго пытался выяснить, кто с ним так жестоко пошутил, но не добился никакого толку.
Второй свидетель ночью стоял на часах. Вдруг прилетевшая невесть откуда веревочная петля утащила его в глубь сада. Люди, закутанные в черные плащи, мгновенно лишили его дара речи, и столь же скоро растворились во мраке ночи.
Третий свидетель забился в самый дальний угол претория и перестал выходить на улицу. Периодически он умолял Пилата отпустить его в Рим, потому что у него там пятеро детей. Пользы от него никакой не было, и прокуратор дал согласие.