Однако вот оно, перед моими глазами, имя Оскара на обложке журнала «Старлин».
– После стольких лет… – шепчу я.
Брату было всего четырнадцать, когда опубликовали его первую историю. Город тогда хорошенько встряхнула волна восторженных рецензий. Но с тех пор… с того дня, как я стала Должницей, с того дня, как меня забрали в Эледрию, Оскар не смог написать ни единого рассказа, который бы заинтересовал издателей. Брат множество раз обвинял меня в том, что я его прокляла, и порой, в зависимости от глубины своего отчаяния, даже сам в это верил.
Похоже, проклятие – если оно и было – в конце концов спало.
– Что, Клара? – требовательно спрашивает брат, возвращая мое внимание к себе. Его губы грустно кривятся. – Думала, что я уже ни на что не гожусь?
– Ох, Оскар, конечно…
– Нет-нет, – прерывает он меня, вскинув руку, и откидывается на спинку кресла. – Я тебя не виню. Уже и сам в себе усомнился. Но теперь все изменилось!
Его глаза горят светом. Такой взгляд мне знаком, но я не помню, когда и у кого его видела. Шагнув к брату, вглядываюсь в его лицо.
– Что изменилось? – спрашиваю мягко.
Он одаривает меня лукавой улыбкой и наклоняет голову так, что каштановые кудри падают ему на лоб.
– Я влюбился!
Не знаю, какое выражение успевает промелькнуть на моем лице, прежде чем я совладаю с собой. Оскар откидывает голову и громко хохочет. Раскачиваемое им кресло бьется спинкой о стену. Когда брат останавливается, я замечаю проблеск зелени в его глазах. И это не игра утреннего света.
Сердце ухает вниз.
– Не смотри так испуганно, сестрица, – подмигивает мне Оскар. – Может, в твоей жизни и нет места романтике, помимо вялой привязанности к нашему многоуважаемому доктору Гейлу, но семья Дарлингтон всегда была известна великими страстями!
Я уверенно расправляю плечи. Не стоит обижаться на несправедливое заявление. Никакая у меня не вялая привязанность! Я знаю Дэнни Гейла всю жизнь. Он мне глубоко небезразличен. Возможно, мои чувства никогда не перерастут в «великую страсть», но это не делает их какими-то несущественными.
В детстве я всегда сидела у очага, куда присаживаюсь и сейчас. Я занимала табуретку, мама – кресло-качалку, а Оскар лежал на полу, опустив подбородок в ладони и болтая ногами в воздухе. Мы устраивались поближе к очагу, впитывая те скудные крохи тепла, что давали угли. На самом деле грелись мы больше друг от друга.