Он не стал её окликать – момент был преждевременным, а преждевременность всегда ведёт к пустоте. Лучше дать человеку проявить себя не в словах, а в поведении.
Наклонившись к Сиротину, Анненков тихо произнёс:
– Всех. По списку. И персонал тоже. Порядок, нейтралитет, никакой разницы между профессором и официантом. Начинайте с тех, кто был рядом с девушкой в последние часы.
Сиротин коротко кивнул, не задавая уточняющих вопросов. Он прекрасно понимал, что распоряжение Анненкова – не формальность, а начало настоящей работы.
Гости начали переминаться. Кто—то поднялся со скрипом стула, кто—то – со вздохом. Ни криков, ни споров. Реакция была такой, будто пациенту объявили, что операция начнётся прямо сейчас: не потому, что стало хуже, а потому, что стало ясно, как все будет.
Анненков остался стоять в центре зала. Спокойный, прямой, с руками, сцепленными за спиной. Он не смотрел на гостей, он слушал молчание пространства. И в этой тишине было больше, чем в любом протоколе. Дом уже начал с ним свой разговор – не голосом, а дыханием стен, памятью вещей, трещинами в лаке. В диалоге участвовало и нечто чужое, оставшееся здесь после гибели – безликое, невидимое, живущее собственной тенью.
Следователь ждал, пока гул окончательно рассеется, а воздух успокоится, как занавес, ещё колеблющийся после порыва ветра, который уже ушёл. Он позволял этой остаточной тишине завершить свою роль до конца. Допросы начинались не с вопросов – а с взгляда, с выверенной паузы, с того самого молчания, в котором человек вдруг осознавал себя полностью видимым: без иллюзий и защиты, до самых уязвимых глубин.
Профессор подошёл без лишних движений. Его походка, положение рук и поднятый подбородок ясно говорили: трагедия произошла, но у него есть достоинство. Вениамин Степанович не выставлял защиты, однако сохранял внутренний контроль. Его сдержанность не была бронёй – скорее, сознательным управлением каждым жестом и выражением. Рикошетников был точен, как медицинский инструмент, предназначенный не для боли, а для правды. Или, по крайней мере, для её убедительной имитации.
– Благодарю, что согласились поговорить, – сказал Анненков, указывая на свободное кресло.
– Разумеется, – голос профессора прозвучал низко и ровно, отточенный десятилетиями лекций. – Я в полном распоряжении следствия.