Следователь машинально обыскал комнату. Милена не могла бы убрать вещь, о существовании которой он сам ещё не успел до конца задуматься. Но ткань исчезла, как исчезают тени, когда перестаёшь на них смотреть.
Спустившись вниз, он ощутил, как дом ожил: в кухне звякала посуда, кто—то торопливо открывал окна, в холле переговаривались двое сотрудников – вероятно, из технической экспертизы. Всё возвращалось в норму. Почти.
На крыльце Анненков остановился, будто решая что—то. Машина стояла у ворот, покрытая утренней влагой, словно терпеливо дожидаясь его возвращения. Медленно приблизившись, он открыл дверцу и завёл двигатель – тот отозвался глухо, словно нехотя, вторя тревоге, поселившейся в душе. Но взгляд его задержался на фасаде дома – на окнах, карнизах, чуть выцветшей лепнине под крышей, которые казались уставшими, будто у старика, лишившегося тайны, но сохранившего её боль.
Анненков хотел покинуть это место – не только физически, но и всеми силами души, которых обычно хватало, чтобы не оглядываться. Машина тронулась с места, но он чувствовал: случившееся не закончилось, лишь свернулось глубоко внутрь, как инстинкт, ожидая своего часа.
Автомобиль медленно проехал по гравийной дорожке между старыми липами. Шины тихо хрустели по влажному камню, и кузов чуть дрогнул, проезжая неровность у ворот. За спиной остался дом, а впереди начинался день – будто менее настоящий, чем всё, что осталось позади.
Если бы кто—то в эту минуту взглянул на окно кабинета профессора – второе слева на углу, – он увидел бы Софью. Она стояла неподвижно, словно боялась нарушить тонкую грань между присутствием и исчезновением.
Это была не копия, не отражение в стекле и не иллюзия – перед окном стояло нечто, чего невозможно было спутать ни с чем известным. Софья находилась там, реальная и в то же время отстранённая, почти растворённая в утреннем свете, словно уже принадлежала не этому миру, а чему—то иному – трудноопределимому и ещё не названному.
Её лёгкая улыбка была едва заметна, но в ней теплилось нечто живое – выражение, остающееся в памяти надолго, как неоконченная фраза или несказанное слово, обещающее не конец, а продолжение.
День тянулся вязко, как сквозь мутное стекло, покрытое тонким слоем старого жира. Солнечный свет, пробиваясь через высокое окно, ложился на стол Анненкова тусклым прямоугольником, в котором пыль плыла медленным дождём. Кабинет пропитался рутиной: тихое щёлканье клавиш в соседней комнате, редкие шаги по коридору, сдержанные голоса за дверью, пахнущие кофе и усталостью. Всё было так, как всегда. И это «всегда» угнетало.