Театр, конечно, уже давно ушел от средневековой мистерии и претерпел шекспировские и пост-елизаветинские реформы. Он неустанно искал новые формы.
В период Реставрации, например, на сцену в массовом порядке выпускали дрессированных животных. Конным появлением Ричарда III или Фортинбраса на сцене никого не удивишь и сейчас, и тем более тогда. Поэтому по сцене стали пускать эскадрон. Это впечатляло гораздо больше и стоило всего лишь строительства двух покатых подъемов-спусков по бокам сцены. Но позволить это себе мог только его величество. В опере Пёрселла «Царица фей» на сцену чинно выходил хор дрессированных обезьян, танцевал и пел. Ну пытался, по крайней мере, его единственное представление продлилось несколько минут, а потом, конечно, в публике нашелся какой-то милый и непосредственный человечек-приколист, который начал швырять в мартышек апельсинами (их продавали там же), и всё закончилось.
В представлениях особенно часто использовали, конечно, собак, и здесь царил синтез еще большего числа жанров: персонажам пьес помогали собаки, наученные паре ярмарочных фокусов вроде «отгадывания карты» и «притворись мертвым», и эти перформансы вписывались в сюжет.
Для иллюстрации сцен охоты на помост выводили тоже собак, лис, волков и медведей. Иногда они были животными ярмарочных дрессировщиков, а иногда просто дикими зверями, которых прогоняли из конца в конец сцены, и на этом их роль считалась исполненной. Ну почти. Потому что театр все еще не был формой искусства, отдельной от прочих ярмарочных жанров, и если представления давались, скажем, по вторникам, четвергам и субботам, то по понедельникам, средам и пятницам на том же помосте устраивались петушиные, собачьи или кошачьи бои, травля привязанных к столбам медведей и лис собаками и прочие народные забавы.
Но не нужно поспешно обвинять людей в харасменте животных. Потому что абсолютно таким же образом, по мере необходимости, на том же самом помосте вместо утренних спектакля или травли проводилась публичная казнь. Что характерно, от Елизаветы и до периода Реставрации палачи одевались в театральные костюмы, носили маски и парики, перед исполнением приговора и после они вполне могли на радость публике произнести по паре реплик или по целому монологу из какой-нибудь нашумевшей пьесы с казнью в сюжете, ну или просто по велению души. У каждого же может быть свой момент славы. Мы так привычно цитируем Шекспира про жизнь и театр, философски морща лоб и поднимая палец, что редко думаем о том, что Шекспир просто констатировал очевидное, глядя со сцены в зал и понимая, что любой милый господин вон из третьего хотя бы ряда может завтра стать звездой утреннего представления «знаменитая английская шестерная казнь» (ну это описано Дрюоном в «Узнице Шато-Гайара» и частично показано в «Храбром сердце»).