– Он явился мне, Уджагорует! Сам Тот снизошел в мои сны, – фараон вскочил, его руки жестикулировали с непривычной живостью. – Его слова были ясны, как воды Нила в полнолуние! Династия должна остаться чистой, кровь с кровью…
Жрец склонил голову, скрывая улыбку удовлетворения.
– Великий, это благословенный знак! Тот услышал твои молитвы.
Фараон схватил жреца за плечи, его пальцы сжимали белые одежды:
– Храм получит новые земли! Золото для статуй! Я прикажу выбить этот день в анналах как священный!
Уджагорует притворно замялся:
– Ты слишком щедр, о Повелитель…
Затем, ловко сменив тему, жрец поднял жезл:
– Но прежде чем отправиться во дворец… не вознесем ли мы благодарность самому Тоту? Здесь, перед его ликом? Чтобы закрепить божественную милость?
Фараон, не раздумывая, схватил тонкий льняной плащ, накинул его на плечи и поспешил за жрецом.
В святилище ещё витал душный аромат прошлой ночи – смесь ладана и чего-то более острого. Статуя Тота в утреннем свете выглядела менее таинственной, но фараон, охваченный благоговением, этого не замечал.
Они пали ниц вместе.
– Слава тебе, о Тот, Мудрейший из мудрых… – начал жрец, бросая взгляд на фараона.
Тот повторял каждое слово с детской искренностью, не подозревая, что благодарит не бога, а искусную ложь, сотканную в тени его же собственного храма.
***
Золотое солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже жгло немилосердно, превращая песок в раскалённое море. Две колесницы, лёгкие и стремительные, как соколы, брошенные в погоню за добычей, резали пустыню, оставляя за собой вихри золотистой пыли.
Тахмурес, наследник престола, стоял в первой колеснице, его мускулистое тело, покрытое каплями пота, блестело, словно отполированная бронза. На нём был лишь короткий белый льняной передник, перехваченный красным поясом, да наручные браслеты с символами Монту и Гора. Его колесница, украшенная инкрустацией из лазурита и бирюзы, казалась продолжением его воли – лёгкой, но несокрушимой. Кони, впряжённые в дышло, неслись вперёд, их гривы развевались, как знамёна, а ноги едва касались земли, будто они скакали по воздуху.
Но даже при всей своей ярости они не могли обогнать колесницу Хефрена.
Командующий, его кожа, тёмная от бесчисленных дней под палящим солнцем, покрытая тонкими шрамами – немыми свидетельствами битв, – напряжённо сжимал поводья. Его колесница была проще, без излишеств, но быстрее, словно сама пустыня признавала в нём своего владыку. Кони рвались вперёд, их ноздри раздувались, а глаза горели огнём, будто в них поселился дух бури.