Она опустила голову, скрывая дрожь ресниц. Когда она заговорила, её голос был ясен, как воды Нила на рассвете:
– Я – дочь Египта, и воля твоя, о Великий, Бог в облике смертного, для меня – закон. Я исполню свой долг, как исполняли его все достойные дочери Египта.
Фараон смотрел на неё, и в его глазах читалась гордость, смешанная с лёгкой печалью. Он знал, что отдаёт не просто принцессу – он отдаёт часть своего сердца.
Наклонившись, он поцеловал её в лоб, там, где золотой урей касался её кожи.
– Иди, дочь моя. Пусть Хатхор пошлёт тебе сладкие сны.
Исидора отступила на шаг, склонилась в глубоком поклоне – так низко, что её урей почти коснулся пола – затем выпрямилась и пошла к выходу.
Её сандалии не издали ни звука. Её лицо было спокойно.
Только когда тяжёлые двери за ней закрылись, а она осталась одна в полумраке коридора, её пальцы вцепились в ткань платья так сильно, что ногти даже через ткань оставили на ладонях алые отметины.
Пять дней.
Всего пять дней до того, как её сердце будет предано забвению, как папирус, брошенный в священный огонь.
***
Лунный свет струился сквозь алебастровые решетки окна, рассекая покои Исидоры серебристыми полосами. Ночь, обычно такая тихая в царских покоях, сегодня казалась наполненной шепотами.
Она лежала на ложе, укрытая тончайшим льняным покрывалом, но сон не приходил. Когда веки наконец смыкались, перед ней возникали обрывки тревожных видений.
Хефрен, стоящий в пустыне с протянутыми руками, но между ними внезапно вырастала стена из горячего песка. Камос, надевающий ей на шею ожерелье, которое вдруг превращалось в тяжелую золотую цепь. Отец, сидящий на троне, но его лицо было скрыто маской Анубиса.
Она просыпалась с учащенным сердцебиением, схватила свой амулет, надела на шею и прижала к груди, словно он мог защитить не только тело, но и душу.
Встав с ложа, Исидора подошла к окну. Сады дворца, обычно такие живые днем, сейчас казались застывшими в лунном очаровании.
Пальмы отбрасывали узорчатые тени, похожие на иероглифы неведомого послания. Вода в бассейне мерцала, как расплавленное серебро. Где-то вдали слышался треск цикад – единственный звук, нарушающий царственную тишину.
Она не плакала. Принцессы Египта не плачут – этому учила её ещё кормилица. Но в горле стоял ком, горячий и плотный, как песок в летний зной.