Я хлопнул его по плечу.
– Вот, так и надо было. Ты прочувствовал, что такое семейная жизнь, какой она должна быть, зато теперь с Варей счастлив. Понимаешь, о чем надо дома разговаривать, как проблемы преподносить. Еще что?
– В институте время терял. Учился, в читалке сидел до полуночи, а толку? Ничего не пригодилось. Я сейчас трубы продаю, зачем мне для этого правило Лопиталя знать?
– Тебя дурака не правилу Лопиталя учили, а логически думать заставляли. Как твои трубы, продаются? Проблем и рекламаций не было? Тебе матанализ помог, хотя ты об этом не подозреваешь.
– И еще женщины… – Василий задумался. – Сколько девчонок были готовы со мной и в постель, и на Северный полюс. А я весь такой занятой, на часы смотрю, на электричку опаздываю.
– Это не ошибки, а упущенные возможности. Сейчас ты можешь их вспоминать и думать, как бы тебе было хорошо. А если б было, то может вспоминал этих девчонок со стыдом, совесть бы мучила.
Мы допили пиво, Василий хлебом вытер соусницу, положил хлеб в рот, скривился.
– С пивом все нормально было, а сейчас горло дерет. Вот еще одна ошибка, надо было глоток оставить. Скажи теперь, философ ты хренов, от какой беды спасла эта ошибка?
Была у меня знакомая. Окончила он философский факультет в МГУ, училась в аспирантуре, писала диссертацию о том, что все в мире относительно. Я сначала думал, что она теорию Эйнштейна до каждой циферки выучила, а оказалось, что она об относительности мнений размышляет.
– Возьми какую-нибудь картину Пикассо, – говорит она. – Если ты ее относительно картин Шишкина оцениваешь, то это ужас во мраке ночи. А если с его подражателями сравнишь, то сам понимаешь, кто из них гений, а кто только с линейкой и циркулем рисовать умеет.
– И что, – говорю, – об этом можно диссертацию написать? Да я таких диссертаций за месяц три штуки настучу. Лишь бы клавиатура не сломалась.
– А ты знаешь, как понятие относительности менялось за две тысячи лет? – спрашивает она, ничуть не обидевшись. – Не так все просто в этом мире, мире мыслей, сомнений и споров.
– Ну, разве что о спорах за две тысячи лет… – соглашаюсь я.
А зачем с ней ссориться? Мой философ – девушка красивая, сексуальная и умеет говорить не только о древних греках и немецких идеалистах и материалистах.
– Вот скажи, – спрашивает она, – о чем ты думал вчера вечером?