Я сбросила туфли и прошла дальше. Всё казалось нетронутым. Чёрный диван в гостиной, старенький телевизор, шкаф до потолка, который я перекрашивала сама. В спальне – потертая кровать с просевшим матрасом и огромный скрипучий шкаф. Пол был затянут линолеумом, уродливым и вздутым, но я прикрывала его коврами. Серые, пушистые. Я помнила, как тащила их из Walmart, сквозь летний зной, на себе, в метро. Тогда я просто рухнула на пороге и заплакала. От усталости. От одиночества.
Теперь в ворсе ковров – пыль двух лет. Всё напоминало о прошлом. О том, чего мне так не хотелось вспоминать.
Где-то внизу кто-то ругался, стены дрожали от криков. Сосед, что жил напротив снова курил травку. Из другого окна доносилась музыка – громкая, злая. Собака лаяла без остановки.
А я сидела у стены. Смотрела в одну точку. И чувствовала – не справляюсь. Как и раньше. Сидя на том грязном пороге, я поняла, что одиночество и чёртова безысходность убивает меня каждый день. У меня не было никого кроме мамы, хотя я даже не могла рассказать ей о проблемах.
Когда-то мы с мамой жили в Чикаго. До того дня, когда её сбила машина. Виновный откупился. А мама больше не ходила. Головные боли, паралич, дрожь. Я тогда училась хорошо, и меня позвали в школу Нью-Йорка – по стипендии. Я согласилась, чтобы облегчить ей жизнь.
Мы переехали. Я училась и работала. Шестнадцать лет, ночные смены, дешёвые забегаловки. Когда стало хуже – уговорила маму на обследование. Диагноз был страшный: раздробленный череп, осколки в мозгу, повреждённый спинной. Чудо, что она вообще жила.
Денег не было. Я работала на износ. Собирала по копейке. Перевозила мебель. Чинила раковины. Собирала шкафы. Я стала сама себе всем.
Тогда у меня была только мама. Она – весь мой мир. И страх потерять её съедал изнутри.
И вот теперь, я снова здесь.
Сброшенная, униженная, преданная.
Я достала из чемодана бутылки «Мартини», припрятала все, кроме одной – пусть Марта не найдёт. Ножниц не было, и я взяла нож. Разрезала платье. Белое. «Свадебное». Оно не принадлежало мне. Я вложила в этот жест всю злость. Ткань поддавалась с приятным треском. В груди стало легче.
Я уселась на стул и сделала первый глоток.
Вкус был отвратительным. Но он помогал. Помогал не чувствовать.
Я смотрела на чёрное пятно на стене. Когда-то оно было смешным. Сейчас – почти родным.