Пахнет горелым. Роб любит зажарить тосты до черноты, чтобы потом язык был черный; я тысячу раз говорила, что от подгорелой пищи бывает рак, но он меня не слушает.
– Ты завтрак готовишь или хочешь спалить дом? – спрашиваю я.
Он резко захлопывает шкафчики, и внутри что-то падает.
– Ты намекаешь, что тосты готовы, или просто не в настроении?
– Блин, Роб. Я пошутила. – Чтобы не смотреть на него, отрываю сломавшийся ноготь. Зрительный контакт его провоцирует.
– Знаешь, не для всех жизнь – один большой повод для шуток. – Он выходит из ванной, громко шлепая, чтобы у меня не осталось сомнений: он зол на меня. Я стараюсь не обращать внимания. Для учителя Роб чересчур обидчив.
Моя одежда промокла, я замерзла и чешусь и решаю снять форму и нижнее белье. Вешаю их на край раковины, куда падает луч солнца из окна. В зеркале я кажусь себе совсем некрасивой. Фигура похожа на длинный прямоугольник, ни бедер, ни груди, кожа да кости, но это выглядит не красиво, как у моделей, а нездорово, как у подростка, который плохо ест и целыми днями играет в стрелялки. Будь я хорошенькой, была бы сейчас здесь? То, чем все хотят обладать, намного сложнее прятать.
В шкафу в ванной под полкой с дезодорантами и аптечными кремами нахожу полотенце. Оно тонкое, цвета грязи и пахнет плесенью, зато сухое. Я прижимаю его к груди, заворачиваюсь, придерживаю одной рукой, а в другой держу стаканчик с кофе.
Роб все еще на кухне, хотя тост надо всего лишь намазать маслом и положить на тарелку.
– Ты как, нормально? – кричу я из коридора.
– Да. А почему спрашиваешь? – кричит он в ответ.
Не знаю. Я прохожу в его спальню и сажусь на край матраса, ставлю стаканчик на голую ногу, чтобы горячий кофе грел меня через бумажное донышко. Приходит Роб с тарелкой, на которой лежит тост; у него салфетка на груди, как у младенца. На пороге он останавливается.
– Ты что, голая? – спрашивает он.
– Я в полотенце.
– Не дерзи, – отвечает он, но улыбается. Наши взгляды пересекаются, и я не отвожу глаза, хотя и хочется это сделать. С Робом все превращается в эксперимент. Я узнаю, что мне нравится и не нравится, и знаю, что он, в отличие от ребят из школы, никому ничего не расскажет.
– Ты меня любишь? – спрашиваю я. Не для того, чтобы услышать «да», а потому что мне интересно, что он скажет.
Он меняется в лице. Ставит тарелку на комод и выдвигает ящики, стоя ко мне спиной.