Поначалу он кричал, плакал и звал на помощь тонким писклявым голоском. Но если кто и вступился за него однажды, это случайный прохожий, который не знал его и просто шел мимо. Он разогнал эту зондер-команду, когда они уже отправились избивать палками вышедших на кормежку котов. Другие взрослые не вмешивались. Все они знали его мать, презирали ее, а вместе с ней и его. Если спросить их:
Почему вы не пожалели этого подростка? этот вопрос вызвал бы у многих удивление. Такое окружение проживало на той рабочей окраине. Бьют? Поделом, так считали они. Однажды его обвинили в том, что это он начал драку и избил сверстника. И все потому что мать того мальчишки председательствовала в родительском комитете. Она пришла в школу и нажаловалась директору, а его мать никогда не ходила в школу и заступиться за него было некому.
Учительница тогда отвернулась с плохо скрываемым отвращением, увидев, как он кулаком размазывал по лицу кровавые слезы вперемежку с соплями. А мать дома отругала за форму, испачканную кровью, с раздражением сказав: «Ну и кто теперь должен это отстирывать?»
Она налила в таз воды, сунула ему кусок мыла: «Давай сам», и ушла. Слезы капали в таз с мыльной кровавой пеной, сбитые кулаки щипал едкий раствор, отстирывалось тяжело, потому что кровь уже успела засохнуть и въелась в форменные штаны, его худенькие плечи сотрясались в беззвучных и беспомощных рыданиях.
Однажды он снова пришел покормить котов и увидел старого матерого кота, очень напоминавшего ему его кота Мишку. Мертвый кот висел на старой яблоне с уродливыми крючковатыми ветвями, под ним догорал костер, в котором лежал кусок резины. Он еще тлел, распространяя вокруг удушливую вонь.
Тельце кота сильно обгорело и скрючилось от жара, на мордочке застыли крупные слезы.
Вместе со звериным криком слезы хлынули из подростка было наружу, но застряли на полпути. А крик прорвался клокочущими хрипами и вылился рвотой… Сердце его заходилось в жутком бое, кулаки сжались так, что ногти впились в ладони и из-под них пошла кровь. Он разгрыз узел на кошачьей шее зубами, снял кота и стал руками копать ямку. Его ногти поломались, пальцы покрылись ссадинами, но он не чувствовал этой боли. Боль была другой. Она заполнила все его существо до краев, готовая расплескаться. Весь мир вокруг него содрогнулся от этой боли, когда она полилась через край. Ее было столько, что он окаменел от той боли. Он сам стал этой болью, потому что в нем, кроме нее, живого больше ничего уже не осталось.