Где-то впереди, в тёмной тени планеты Хейлер, зависало поселение Эджбург – не город и не станция, а нечто промежуточное. Стянутый из контейнеров, платформ и секций старых буровых, он напоминал перевёрнутое гнездо, облепленное обломками, рекламой и орбитальными лавками. Туда и вёз Никита свой груз. Там его кто-то ждал. А может, никто. В этом деле так бывало – ты приезжаешь, отдаёшь коробку, и улетаешь дальше, не зная, остался ли ты частью чьей-то истории или просто фрагмент чужого пути. Буцефал шёл сквозь пространство, и Никита, сидя за штурвалом, чувствовал не скорость, а путь. Всё, что у него было, – это кабина, приборы, воспоминания… и груз, в котором, возможно, пряталась чья-то судьба.
– Ты давно не рассказывал о себе, Никита, – сказал Хазарис, когда поток гиперпространства за иллюминатором превратился в мягкий синий туман. – Всё таскаешь грузы, летаешь туда-сюда… А что было до?
– До? – Никита откинулся в кресле, поправил ремень. – Заводы были. Цеха. Рабочие перчатки, что в кровь стирались. Было время – жил как болт в гайке. Куда вставили – туда и крутись.
– А семья? Что с ними? Ты нечасто упоминаешь.
– Мать была учительницей. Старая закалка. Вела литературу, но верила не в книги, а в то, что всё идёт по кругу. Говорила: «Что было, то будет, что есть, то пройдёт – и вернётся снова». Называла это Культом Предков. Не как религию – как чувство.
– И что она имела в виду?
– Что память – это главный компас. Не забывай, кто до тебя стоял на земле – и не потеряешь путь в небе. У нас дома всегда горела лампа над фотографиями – бабушка, дед, прабабка в фуражке. Мать верила, что они глядят оттуда, издали, сквозь время. Не судят, не направляют. Просто смотрят.
– А отец?
– Отец был проще. Механик. Верил, что если железка не работает – значит, кто-то в ней соврал. Говорил: «Либо ты починишь, либо будешь врать себе, что так и должно быть». Тоже своего рода культ, только без ламп и фото. Его алтарь – инструментальный ящик.
– Интересно, – задумчиво произнёс Хазарис. – У моего ядра нет предков, только версии. Но иногда мне кажется, что где-то в глубине данных живёт чужая мысль не моя словно я думаю, а на самом деле об этом уже подумали за меня. Как если бы кто-то когда-то… чувствовал до меня.
– Может, чувствовал, – сказал Никита. – Может, ты просто первый, кто об этом задумался. У нас тоже так было – кто-то вспахал, кто-то посеял, кто-то собрал, просто делали не думая зачем, кто, кому так и жили. Мы – только часть большой цепи.