59
Газета «Дер Штандарт» сообщает, что на Северном полюсе теплее, чем в Вене, причем разница не просто небольшая, а такая, как между летом и зимой: шесть градусов выше нуля на северном берегу Гренландии, самой северной точке измерений, и минус двенадцать здесь. Смотреть по сторонам больше нет смысла: в Вене даже кофейни переименовывают, чтобы их названия лучше смотрелись в путеводителях, – возьмем, к примеру, «Кафе „Климт“». Зачем искать что-то подлинное или аутентичное в городе, где даже кофейни стали частью маркетинга? А в знаменитых кафе, где якобы собираются литераторы, платят массовке, чтобы они выглядели как писатели, сообщает тот же «Дер Штандарт». Тем не менее перед вылетом я решила размять ноги и, заметив указатель «Литературный музей», свернула с переполненной пешеходной улицы. С каждым шагом становилось все тише. Кругом одни туристы, центр города превратился в парк развлечений, но в литературном музее я оказалась единственной посетительницей.
Ну что ж, литераторы не становятся символами чего-то возвышенного, и, если бы я случайно не знала томные письма Петера Альтенберга, выставленное фото молодой женщины было бы для меня совершенно незначительным. То есть Эмма Рудольф, рано овдовевшая, с огромным белым бантом на шее, с зачесанными назад каштановыми волосами, с мальчишеским лицом, обрела значение только благодаря старому пьянице, которого она, вероятно, и взгляда не удостоила сто лет назад – какая ирония! Но разве иконы или другие реликвии – это не просто деревянные дощечки, локоны волос или дырявые одежды, если смотреть на них без призмы их истории?
Халат настолько большой, плюшевый и бордовый, что я сразу же представляю Хаймито фон Додерера, который снимает его, чтобы позавтракать в ванной, немного рассеянно: «Я налил чай в стакан для зубных щеток и бросил два кусочка сахара в ванну, но они не смогли подсластить такое количество воды». Едва ли можно представить что-то более венское, изысканное в своем упадке, и в этом-то вся суть – и в этом как раз и заключается прелесть; только в этом националисты правы, хотя еще больше – местные патриоты.
Что останется от меня? Скорее всего, синие тапочки, ведь я не вхожу в свою библиотеку в обуви. Или футон, который я разворачиваю на ковре для послеобеденного сна. Немного, не правда ли? Но, как я уже говорила, это все ерунда, даже у Додерера – просто курьез. Это мог бы быть любой халат, и он все равно ничего не сказал бы о творчестве. А вот последнее письмо Кафки, самое последнее письмо – да, это уже реликвия, даже если его закончила Дора Диамант: «Я взяла у него письмо. Это большое достижение. Пусть всего несколько строк, однако они очень важные». Внизу, почерком Оттлы: «Написано в понедельник 2.6.1924, умер 3.6.1924».