Не успела утихнуть эта баталия (торговец, поняв, что с этим чудаком каши не сваришь, просто отмахнулся от него и продолжил зазывать покупателей), как внимание Богдана привлекло новое «вопиющее беззаконие». Из дощатого балагана, где показывали какое-то незатейливое кукольное представление (или просто продавали дешевую сивуху под вывеской «театра»), двое дюжих вышибал вытаскивали под руки и подталкивали сапогами какого-то сильно подвыпившего и громко протестующего мужичонку. Мужичонка был грязен, оборван, но, по мнению Богдана, в глазах его светился «огонь поруганной справедливости».
– Стой! Что творите, ироды?! – снова вмешался Богдан, бросаясь наперерез вышибалам. – За что вы притесняете малого сего, униженного и оскорбленного? Нешто нет в вас ни капли сострадания христианского? Аль закон вам не писан?
Вышибалы, здоровенные детины, явно не привыкшие к тому, чтобы им кто-то мешал выполнять их прямые обязанности, остановились и с нескрываемым удивлением уставились на Богдана.
– А тебе что за дело, пугало огородное? – пробасил один из них, смерив Богдана презрительным взглядом. – Этот… – он кивнул на пьянчужку, который тут же попытался укусить его за руку, – буянил, посуду бил, девок пугал. Вот и выпроваживаем его, пока беды не наделал.
– Ложь! – пламенно возразил Богдан. – Я вижу в очах его страдание! Он – жертва вашего произвола! Вы, слуги Мамоны, не терпите правды, что глаголет из уст его, пусть и омраченных винными парами! Освободите его немедля, или я… я призову на вас гнев… гнев народа! (Народ, впрочем, больше интересовался самим Богданом, чем судьбой пьяницы).
Чем бы закончился этот инцидент – неизвестно (возможно, Богдан и сам бы оказался за пределами ярмарки), но тут пьянчужка, воспользовавшись замешательством, вырвался из рук вышибал, споткнулся о ногу Богдана, и с громким «Ик!» растянулся в пыли, где немедленно и заснул. Богдан расценил это как «тихий протест угнетенного» и, удовлетворенный тем, что «спас малого сего от дальнейших притеснений», решил обратить свое слово к толпе.
Он взобрался на какой-то пустой ящик (к большому неудовольствию его владельца, торговавшего горшками), откашлялся и попытался начать проповедь о «бренности мирской суеты», «грядущем очищении» и «необходимости покаяния».
– О, люди! Опомнитесь! Куда влечет вас сия ярмарка тщеславия?! К каким пропастям греха…