– Раббар, послушай, – не выдержала Лия, – если ты думаешь, что мне интересны подробности о жизни вшей, ты глубоко ошибаешься. А также мне не интересны сейчас истории, случившиеся с кем-либо, кроме Тамары. Ты ведь не хочешь пробежаться вокруг стойбища и вспомнить об особенностях своего организма?
– Нет, конечно. Прости, но твой вопрос настолько неожиданный, что мне потребовалось время, чтобы собраться с мыслями. Что рассказывать? Тамара пробыла в полубессознательном состоянии до зимы. Все попытки Элишу подкормить ее заканчивались неудачей. У меня создалось впечатление, что Тамара решила уморить себя голодом, но какая-то сила не давала ей этого сделать. Весь ее рацион ограничивался лепешками, грубой ячменной кашей и водой. Ровно столько, чтобы не умереть. И сон. Скорее не сон, а какое-то забытье, в котором пребывал ее разум. Корзинка с нитками и кусками ткани пылилась в самом дальнем углу.
Когда подули холодные ветры, Тамара начала подавать признаки жизни. Она ворочалась на своем коврике, дрожала, как новорожденный щенок. Я раздобыл ей одеяло, и она часами могла лежать без сна, разглядывая пятна на потолке шатра.
Однажды ночью, в полнолуние, когда гонимые сильным ветром тучи то и дело заслоняли ярко сияющий в самом зените громадный диск луны, я проснулся от холодного потока воздуха из-под болтающегося на ветру полога и обнаружил, что Тамара исчезла. В тревоге выбравшись из шатра, я заметил уносимую ветром фигуру Тамары, мчащуюся в пустоту пустыни. Волчий вой, доносившийся до меня, когда порывы ветра на мгновение стихали, заставлял всех обитателей наших загонов волноваться и сбиваться в кучу. Даже не пытаясь догнать Тамару, я последовал за ней, стремясь только не потерять ее из виду. Я думал, что когда она обессилеет и упадет, смогу помочь ей добраться обратно в лагерь. Казалось, что высохшее тело женщины ветром несет в какое-то далекое, только ей ведомое место.
Так и случилось. Тамара внезапно остановилась, как будто чего-то ждала. Когда тучи рассеялись и даже малый темный клочок не закрывал яркий диск, раскинула руки, обратила лицо к сияющей луне и завыла. Нет, не завыла! Закричала, отдавая свое горе безразлично взирающему сверху светилу. Нет! Не это. Хрипло заскрипела, разучившись за время молчания произносить членораздельные звуки? Нет. Скорее завизжала, как пытаемая подземными чудищами брошенная всеми душа. Душа, отринутая мыслящими тварями и людьми, душа, обреченная существовать в одиночестве пустого и холодного мира. Недалекие волки притихли было, а потом их жалкое тявканье, сменившее торжествующий вой стаи, стало быстро удаляться.