И во сне его рисунки ожили.
Сначала это была она – карикатура на Оксану. Она сползла с листа, вытягиваясь, как резиновая, ее нарисованные змеи-волосы зашипели, а черные провалы глаз уставились прямо на него. Она не была плоской, двухмерной. Она обрела объем, отвратительную, почти осязаемую плоть, пахнущую мокрой бумагой и чем-то еще, гнилостным.
– Ну что, художник? – проскрипел ее голос, похожий на звук рвущейся ткани. – Доволен своим творением?
Стас хотел закричать, но не мог издать ни звука. Он был парализован ужасом, прикован к своей кровати.
Затем из альбомов, разбросанных по комнате, начали выползать другие его создания. Искаженные лица, которые он рисовал от скуки на полях тетрадей, теперь смотрели на него с укором и злобой. Корявые деревья, похожие на скрюченные пальцы, тянулись к нему своими ветвями. Абстрактные, хаотичные линии сплетались в жуткие, движущиеся узоры, заполняя пространство комнаты, сжимая его.
Они не были такими, какими он их задумывал. Во сне они обрели собственную, извращенную волю. Они не подчинялись ему, они издевались над ним, окружали его, теснили. Это был бунт его собственного подсознания, его страхов и его вины, вырвавшихся на свободу и принявших уродливые формы.
Он видел за окном своей комнаты тихий, спящий Зареченск, подсвеченный лишь холодным светом луны и той самой сине-зеленой вывеской «Лунного кота», чей глаз, казалось, тоже смотрел прямо на него, на этот кошмар, разыгрывающийся в маленькой комнате. И город молчал, он был безучастен к его ужасу, словно все это было в порядке вещей, словно такие сны были обычной частью ночной жизни Зареченска.
Тварь, бывшая когда-то Оксаной, протянула к нему свою когтистую лапу.
– Ты сам нас создал, – прошипела она. – Теперь ты наш.
Стас забился в угол кровати, закрыв глаза, но образы не исчезали, они проникали сквозь веки, отпечатываясь на сетчатке огненными клеймами. Он чувствовал их холодное, бумажное дыхание на своей коже. Это была не та сила, которую он иногда ощущал в себе, не то мимолетное искажение реальности, которое он замечал вокруг. Это было нечто другое, более древнее и злое, и оно питалось им, его страхом, его одиночеством.
Он проснулся от собственного сдавленного крика, весь в холодном поту, сердце колотилось, как пойманная птица. В комнате было тихо и темно. Рисунки лежали на своих местах, неподвижные и безжизненные. Но ощущение их присутствия, их ледяного прикосновения еще долго не отпускало его, а за окном все так же загадочно мерцал «Лунный кот», хранитель ночных тайн Зареченска.