Полинка медленно закрыла глаза, её губы беззвучно шевелились, отсчитывая какой-то ритм. Затем она заговорила – тихо, но каждое слово отдавалось в ушах Всеслава звоном колокола:
– Это не для тела. Это для боли, что в костях поёт. Нужно не убить её – нужно укачать, как ребёнка. Тогда и дух отдохнёт.
Она не смотрела на Всеслава, но всё её тело напряглось, будто она держала натянутую струну. Морщинистые руки замерли над котлом, пальцы подрагивали, ловя невидимые нити.
Всеслав почувствовал, как внутри него что-то откликается на её слова. Боль, ставшая его постоянным спутником, действительно жила в нём, словно отдельное существо – дышала, двигалась, пела свою мучительную песню в каждой клеточке его тела. Он никогда не думал о ней так, но теперь ясно ощущал – боль была живой.
Ермолка, прижавшийся к стене, затаил дыхание. Его глаза расширились от страха и любопытства, когда серебристые прожилки в котле начали складываться в узоры, похожие на древние письмена.
Иван отступил ещё глубже в тень, его лицо застыло маской напряжённого внимания. Он узнавал некоторые компоненты зелья, но сочетание их было ему незнакомо, и это заставляло его нервничать.
Всеслав, не отрывая взгляда от котла, вдруг ощутил странное умиротворение. Страх отступил, сменившись глубоким, почти сверхъестественным пониманием. Полинка была права – его боль нужно было не уничтожить, а успокоить, чтобы дать отдых измученному духу.
Когда отвар загустел, приобретя консистенцию сырой золы, Полинка выпрямилась и потянулась к полке над очагом. Её пальцы скользнули между пучками трав и выудили нечто, завёрнутое в кусок выцветшей ткани. Бережно, словно держа в руках последний лепесток редкого цветка, она развернула ткань.
На её ладони лежала тонкая полая птичья кость – белая, как первый снег, и такая хрупкая, что казалось, один неосторожный вздох мог превратить её в пыль. Всеслав различил на поверхности кости крошечные знаки, вырезанные чем-то острым – они вились спиралью от одного конца к другому.
– Сойка, – прошептала Полинка, поднося кость к свету. – Птица, что знает язык всех зверей и духов. Умерла на моих руках в день зимнего солнцестояния.
Ермолка, прижавшийся к стене, едва дышал, боясь спугнуть момент. Иван тоже замер, его лицо стало напряжённым, будто он наблюдал за танцем на краю пропасти.