Я взглянула на Цзиня. Он странно-серьезным взглядом смотрел на здание.
– Знаешь… что это за место? – спросил он так тихо, что я едва расслышала вопрос.
– Разумеется, – ответила я. – Пекинская детская больница.
Я попыталась произнести это презрительно. Но звук затих во мраке, его заглушила ночь.
Цзинь медленно повернулся ко мне лицом.
– Все так думают.
– В смысле?
Лицо его стало угрюмым.
– Мой отец – он работает в правительстве. И знает то, что знают очень немногие.
– Например? – спросила я сварливо.
– Например, что в этом здании действительно есть дети. Но они там не для того, чтобы поправиться. Они… никогда не поправятся.
Это он произнес едва ли не шепотом.
– То есть?
Меня помимо воли завораживал его мягкий и строгий голос. Я почувствовала, как волоски на затылке встали дыбом – жар дня испарялся, наползал ночной холод.
– То есть это здание… это не больница… это крематорий.
– Крема… Чего?
Он печально улыбнулся.
– Ты вообще ничего не знаешь, да?
– Достаточно я знаю, – огрызнулась я, приготовившись защищать свою честь.
– Тогда слушай, – сказал он. – В крематории детей не лечат. Там сжигают тела детей, которые уже умерли!
Я недоверчиво посмотрела на него.
– Врешь! – выпалила я. – Зачем это нужно? Да и кому?
Лицо Цзиня ничего не выражало. Он говорил без всякого выражения, сухо, но тоном человека, обремененного всеми тайнами мира.
– Потому что… так нужно, и всё.
– Я тебе не верю. Ты все выдумал.
Он посмотрел на меня. Не стал спорить. Ничего не сказал. Просто вглядывался в лицо все с той же странной серьезностью. Она выглядела совсем неуместно на детском лице – помню, что еще тогда об этом подумала. А главное, что вообще-то я ему поверила. Хотя и не хотела. Но поверила. Сердце пустилось вскачь, на бумажный панцирь тонкой и хрупкой кожи начал давить наэлектризованный страх. При этом меня не покидало чувство, что Цзинь пытается меня надуть. Я стала отбрыкиваться.
– Если это так, давай, докажи. Не можешь, да? Потому что ты просто дурацкий врунишка!
И снова мое оскорбление его не задело, он сохранил это свое невыносимое спокойствие.
– Докажу, – произнес он негромко.
Я ждала любого ответа, только не этого. Он меня потряс. А сквозь потрясение подступал страх.
– Давай, – произнесла я неуверенно.
Он закинул голову, посмотрел в темноту.
– Труба, дым!
– И что?