Дора поморщилась, происходящее казалось спектаклем. Но только ей, все остальные поддерживали причитания сначала всхлипами, затем громкоголосыми стенаниями. Захотелось уйти, но бабушка крепко держала её за руку.
Всё смолкло, когда в комнату вошёл батюшка. Крупный седой мужик в чёрной рясе с расшитым позолотой «фартуком» обошёл гроб, произнося что-то невнятное. Не переставая бормотать, подошёл к бабушке и Доре, накрыл их «фартуком». В прорезь ткани Дора увидела болтающееся перед носом кадило, которое дымилось и воняло. Ей стало плохо.
Потерявшую сознание девочку положили в соседнюю комнату на мягкую панцирную кровать с пуховой периной и оставили одну отлёживаться. Какое-то время Дора думала о смерти, о родителях, о Генке и птеродактилях, ещё о чём-то, ещё…
Птеродактиль когтистыми лапами приземлился ей на грудь. Дора вздрогнула и открыла глаза. Склонённое лицо деда Матвея такое, как будто на нём лопнули все сосуды сразу. Пыхтит.
И снова знакомый страх парализовал её. Боясь шелохнуться, она лежала подобно бабе Нюре, словно мёртвая.
– Донечка… – пробормотал дед Матвей. С его лба прямо на Дору упала капля пота.
Дверь скрипнула, на пороге показалась Матрёна.
– Ну что?
Обрадованная Дора дёрнулась и приподнялась.
– Всё хорошо! – Дед Матвей вытер со лба пот и повернулся. – Поспала малость. Кровать у Нюры мягкая, перину сама пухом набивала. Эх, какая хозяюшка была Нюра, и как я теперь без неё буду.
– Да… – сочувствующе протянула бабушка. – Нелегко…
– А ты забирай перину, Матрёна, вон для внучки, пусть нежится.
– Да неудобно как-то… – замялась бабушка.
– Чего неудобно? Ещё как удобно…
Перину Матрёна взяла и в тот же вечер расстелила на кровати.
– Что насупилась? – Бабушка взбила кулаком подушку, кинула поверх простыни, отряхнула одеяльце.
– Я не буду на ней спать.
– Вот тебе раз, чего это ты выдумала?
– Этот… этот… дед, – Дора всхлипнула и прижалась к бабушкиной ноге.
– Да что с тобой? Что такое?
– Он… он… – заикалась Дора.
– Да говори ты уже. – Бабушка отлепила Дору от юбки, согнулась и посмотрела в глаза.
– Я его боюсь.
– Чего вдруг? – не поняла бабушка.
– Не хочу, чтоб он меня гладил своими жёлтыми волосатыми пальцами. – Дора поморщилась.
– Ну, гладил, и что? Жалеет он тебя, у него своих-то деток нет, Бог не дал. Вот он тебя и ласкает от тоски.