– А, точно, – говорит Андрей и поворачивается к дороге задом, к куче передом.
Рядом с бабушкой возникает дед, он курит свою беломорину и улыбается.
– Быстро вы ее, – начинает было дед, но бабушка мечет в него молнию.
– А ты что радуешься? Кто платить будет за это? – спрашивает бабушка зачем-то, хотя все знают – и дед, и я, и мальчишки, и бабушка, – что платить, конечно, будет она.
– Грузовик песка! А вы все разнесли!
– Бабушка, ну мы же только полгрузовика разнесли, – говорю я, чтоб она не так переживала, – надо не весь грузовик покупать, а половину.
– Да кто тебе половину-то продаст?
– Ну можно купить целый, и половину – ей, половину – нам.
– Как я вас отмывать-то буду? И штаны попортили все, – ворчала бабушка, когда мы шли перед ней уже грустным парадом по тропинке к нашему дому, оборванные и всклокоченные. – Не ели ничего целый день с песком этим. В гроб меня загоните.
Потом и у нас на участке появилась песчаная гора. Но никто там уже не играл, потому что насыпали ее прямо рядом со свежей навозной кучей, даже немного внахлест.
Иногда папа весело говорит:
– Идите в песочек поиграйте, я разрешаю.
– Нет уж, – скрипим зубами мы.
– А что так? – не по-настоящему сильно удивлялся папа.
– Воняет.
– Фу, как некультурно, – говорит тогда папа, – не воняет, а пахнет, м-м-м, – и папа изображает удовольствие от навозного запаха, – свеженький.
Бабушка злилась и ворчала на нас, пока мы отмывались вонючей водой из колодца, обедали, пили чай с бутербродами, шли на автобус, ехали на автобусе, ждали другой автобус и снова ехали. Постепенно ее ворчание выцветало, и у подъезда она ставила полупрозрачную точку:
– Матери все расскажу.
– Чьей? – уточнял Андрей, потому что у Андрея мама тетя Люба, у нас – наша. Они сестры.
– Ну бабушка-а-а, – тянула я.
– Бабушка-жабушка, – говорила тогда бабушка, ковыряя в двери ключом, – не буду вас больше брать на огород.
И что вы думаете? Через пару недель мы уже снова шли с ней на дачу дышать воздухом и «загонять ее в гроб» очередными свистульками, укропами и прочим, прочим, прочим.