«Экий болтун, – незлобиво обругал я его, устанавливая дренажи. – И вот теперь он весел и здоров! Что для врача может быть лучше, чем весёлость выздоровевшего пациента?!»
– Прокудин, голубчик, я с предписанием! Учинить досмотр на предмет санитарных норм, – с ещё большей весёлостью соврал я. Настроение у меня по-прежнему было приподнятое, а чувство безнаказанности подогревало во мне энергию авантюрности.
– Евгений Сергеевич, не могу-с! – извиняющимся голосом зачастил Прокудин. – Не обессудьте, не могу-с! А с предписанием вы завтра прямиком к управляющему. Нет-с! И завтра никак нельзя-с! Просто никакой возможности!
– Как же быть, Прокудин? У меня предписание срочное, не терпит отлагательства!
– Евгений Сергеевич, Христа ради, не могу-с! Изволите видеть: цербером заделался, рычу аки пёс! Полиция – в отсутствии, людей не хватает для охраны, вот господин Самохин и распорядились. Только специальные поезда пропускаем-с!
Окошко захлопнулось.
– Да что мне за дело, коли у меня предписание! – крикнул я в глухо запертую калитку.
Тишина была мне ответом.
* * *
Утром следующего дня я успешно провёл герниотомию и был очень горд собой, поскольку анестезию по методу доктора Вишневского провёл блестяще, в результате чего дьячок всё время хирургического пособия проспал, а следовательно не докучал пением покаянных псалмов, которыми он всю ночь донимал бедную санитарку. На выходе из операционной ко мне устремилась Авдотья Саввишна и сообщила, что с железнодорожной станции привезли упавшего с платформы.
– Нашли аккурат за десять минут до прихода поезда, – невозмутимым голосом приговаривала фельдшерица, сопровождая меня в смотровую. – Достали, слава тебе, Господи, а так бы прямиком к Луке на стол. А как же, по частям – и прямиком на стол! Спасибо господину жандарму. Не испугались. Сами спустились на рельсы. Достали парнишку.
Я остановился как вкопанный. Жандарм? Митьков вытащил бедолагу из-под колёс поезда? Невероятно!
На белоснежной простыне лежал Сенька Никифоров, аптекарский помощник. Рядом с лежанкой неподвижно застыл в позе античного стража неуловимый господин в чёрной тройке. Тот самый, из жандармских. В углу на табурете расположился Николай Арнольдович. Мундир его был испачкан, сапоги «припудрены» дорожной пылью, лицо измучено усталостью. Лишь по-прежнему весело поблёскивали глаза.