– Я бы с удовольствием подарил тебе все главные роли этого театра, – он шепчет девушке на ухо, попутно закрывая дверь за щеколду. – Но ты же должна понимать, что ничего в этом мире не бывает просто так.
– Я это понимаю, Александр Маркович, – девушка медленно расстегивает пуговицы на блузке, но крупная ладонь режиссера останавливает ее. Он обхватывает ее тонкое запястье и прислоняет женскую ладонь к своим брюкам. – Я готова сделать все, чтобы попасть в основной состав.
– Постарайся, милая моя. Постарайся.
Вырываюсь из видения и снова оказываюсь в гостиничном номере. Опускаю взгляд на свое тело и надеюсь встретиться с обнаженной кожей, но виду лишь переливающееся оперение. С трудом добираюсь до зеркала, и хочется сильнее разрыдаться от увиденного. По перьям еще стекает кровь и пачкает белый пол. От человека остается лишь лицо, которое по скулам слегка обросло птичьей шкуркой. Глаза, что в обычные дни темнее черного, теперь золотятся, и мне хочется выколоть их, чтобы больше никогда не видеть себя такой. Были бы у меня мои руки с пальцами, а не эти безобразные крылья, то я бы непременно выдернула каждое перышко по одному. Но единственное, что мне остается, и что я сама выбираю каждый раз – это стоять напротив зеркала на этих омерзительных куриных ножках и ждать, пока мне вернут мое тело, мое лицо и мои руки. Матушка часто говорила, что в истинном обличии мы выглядим величественно и могущественно. В оперении и с крыльями мы подобны божеству, и весь наш род должен гордиться своими истоками. Я этого никогда не понимала и никогда не смогу этого понять. Мне тошно от одного только ощущения инородных перьев под кожей, которое продолжается всю мою жизнь. Мне больно смотреть на себя и знать, что эта омерзительная часть навсегда будет со мной, и мне не удастся вырезать ее из себя. То, что я вижу – это я. Если это и так, то я не хочу быть собой.